Три дня Индиго
А еще где‑то там космический корабль Инсека.
Я на нем был.
Жаль, что ничего не видел, кроме одного‑единственного коридора и полудохлого пришельца…
Шел я по Тверскому бульвару, идти тут всего ничего, и минут через десять собрался завернуть перед МХАТом в Шведский тупик.
Тут меня и окликнули с бульвара – в очень знакомой манере:
– Друг мой, друг мой юный, дорогой!
Я остановился и увидел спешащего ко мне от памятника Есенину человека, одновременно нелепого и трогательного. Андрей, литературный бомж, кочующий между памятниками поэтам, оделся по погоде и даже с некоторым шиком: почти чистые бермуды, яркая рубаха с закатанными рукавами, повязанный вокруг шеи пестрый платок. Немного портило впечатление то, что он был босиком и что ему стоило бы постричься с год назад.
Но поэтам и душевнобольным такие мелочи простительны.
– В городе вялом и старом – лица молодого лезвие! – воскликнул бомж. – Словно в дурмане пьяном слово услышать трезвое!
– Здравствуйте, Андрей, – сказал я. – Как ваши дела?
– Дела? Дела? – забормотал бомж, озираясь. – Говорить ты хочешь об этом? Какие дела могут быть у голоса мертвых поэтов?
– С лутом хорошо? – терпеливо спросил я.
Андрей потряс головой, будто выбрасывая из нее рифмы‑паразиты. Сказал уже спокойнее:
– С лутом хорошо, без лута плохо. А как у вас дела, добрый друг мой?
– Всё в порядке, – ответил я. – Надо заглянуть в Комок.
– Не люблю Продавцов, – вздохнул Андрей.
– Именно Продавцов, не Инсеков? – полюбопытствовал я.
– Всё это договор, договор зверей окраски разной, – бомж хихикнул. – Пойду я к Сереже, посижу до утра, почитаю ему… А вы приходите на новоселье! Там, дальше по бульварам! К Володе я пойду, к Высоцкому. Пил он еще больше Есенина, но надрыв у него другой, деятельный. Да, деятельный у него надрыв! А Сережу я не выдерживаю, всего‑то день с ним провел – в глазах черная жуть! Но надо, надо и его навещать![1]
Он побрел обратно к памятнику, недовольно отмахнувшись от бибикнувшей и притормозившей машины.
А я покачал головой и двинулся дальше.
У Комка стояли две девушки, мрачновато‑суровые, в джинсах и рубашках мужского кроя. На меня они глянули настороженно и оценивающе. Подергали дверь, пошептались, потом с явным недоумением отошли. Комок выглядел… ну, как Комок. Бесформенная масса размером с двухэтажный дом, упавшая когда‑то с неба и застывшая. Зато дверь была самая обычная – деревянная, со старомодной ручкой‑скобой.
– Закрыто, – сообщила мне одна девушка.
Похоже, они были свои, серчеры, хоть и незнакомые.
– А вы с лутом? – спросил я и заслужил презрительно‑насмешливый взгляд.
Без лута в Комок можно войти лишь один раз. Продавец расскажет, что именно ему нужно, покажет разноцветные кристаллики, продемонстрирует разные ништяки, которые у него есть. А в следующий раз двери откроются, лишь если ты найдешь кристаллы.
– Странно, – согласился я. Но все‑таки дернул ручку.
Дверь открылась.
– Эй, мы раньше пришли! – возмутилась девушка.
Я отпустил ручку и пропустил девчонок.
Дверь захлопнулась у них перед носом. И открываться не захотела, сколько они ее ни дергали.
– Знаете, кажется, Продавец ждет меня, – сообщил я.
Та девица, что пообщительнее, рассмеялась. Потом посерьезнела и замолчала. Спросила:
– Так бывает?
Конечно, я не собирался рассказывать ей лишнее.
– Говорят, если Продавцу нужен какой‑нибудь особый кристалл, – сказал я, – то он первым впускает серчера, который его принес.
– А что у тебя? – поинтересовалась девица. Вопрос был не очень приличный, но я ответил:
– У меня? Блюк в форме пирамиды.
– Редкая штука, – согласилась девица. Помялась, посмотрела на подругу. – Ну попробуй снова.
Я дернул ручку, дверь открылась.
– Без обид, – сказал я и вошел в Комок. Добавил: – Вряд ли вам стоит ждать, это может затянуться надолго.
Внутри помещение было разделено серым матерчатым занавесом, идущим от самого потолка. Потолок слабо светился, воздух стал ощутимо прохладнее – Продавцам нравилась температура около пятнадцати градусов. Большую часть Комка отделял высокий прилавок, за которым колыхался занавес и стоял Продавец – похожий на крупного человека, закутанного во множество накидок. Так мог бы выглядеть какой‑нибудь пузатый арабский шейх, попавший в холодный климат, или солдат наполеоновской армии, намотавший на себя кучу тряпок при отступлении из России.
– Максим, – сказал Продавец негромко. – Снаружи холодно?
– Нет, но в вашем плаще не жарко.
– Это хороший плащ, – кивнул Продавец. – Но он не мой, он ваш. Рад вас видеть.
– Доброй ночи, – ответил я. Подошел ближе. Лицо Продавца (ну, та часть, которая выглядывала из‑под ткани) выглядело совсем как человеческое.
Нет, надо добавить: как встревоженное человеческое.
– Это недобрая ночь, – не согласился со мной Продавец.
Ну началось! Понеслось дерьмо по трубам!
– Согласен, – сказал я. – Собирался уже спать, а тут явился ваш посыльный.
В конце концов, это он ко мне обратился.
– Мне нужна помощь, – сообщил Продавец. – Я не могу обратиться к человеческим властям… вы понимаете, почему?
– Потому что там полно Прежних, – зло сказал я. – О чем вы мне могли бы рассказать и раньше… избавив от кучи неприятностей. А Прежние вас не любят.
Продавец помолчал, потом терпеливо продолжил:
[1] С. Есенин. «Страна негодяев».
