Ты внутри меня

Я надеялась, что дочка не станет капризничать и проявит благосклонность к новому человеку в ее жизни. По всей видимости, моя девочка была умнее меня и не просто почувствовала родную кровь, она к ней потянулась всем своим тельцем и душой.

– Ля‑ля, – малышка представилась и, не раздумывая, забралась к бабушке на руки, обняла ее за шею и начала верещать и прыгать. И я не знаю, кто из этих двоих пришел в больший восторг: мелкая козочка со звонким заразительным смехом или ее добровольный персональный “батут”.

Мама прошептала мне “спасибо” с таким обожанием, что я еле сдержалась, чтобы не разрыдаться тут же. Для меня это все было слишком волнительно, кофе на голодный желудок, нервы и переутомление дали о себе знать, голова раскалывалась, и я ушла на кухню запить водой обезболивающее. Спасибо моей белокурой хулиганке со смешными кудрявыми хвостиками над ушами, что она переключила на себя все внимание мужа и бабушки и мне не пришлось много разговаривать.

Я как будто попала в замороженное прошлое. Все было так, как и до моего отъезда. Та же посуда, те же полотенчики, даже тот же запах вкусной курицы с картошкой в духовке. Но сильнее всего в глаза бросился большой букет ромашек на кухонном столе. Папа всегда дарил маме цветы без повода. Голова разболелась еще сильнее. Я села за стол, выпила таблетку и уронила голову на руки, наконец позволив себе за этот бесконечный день ссутулить спину.

Казалось, если прислушаться внимательнее, я услышу папины шаркающие шаги на улице, стук ботинок о стену, чтобы очистить их от снега, а потом шум от входной двери и я увижу его, моего супермена. Я с трудом открыла тяжелые веки, отгоняя от себя несбыточные фантазии. Спасибо маме, что здесь были наши обычные семейные фотографии на стене, а не траурный портрет с черной ленточкой. Я и без этих траурных символов горевала о нем каждый день.

Мне по‑прежнему нужно было время, чтобы впустить в себя ветер перемен, для которого я открыла себя, привыкнуть к нему. Я нисколько не лукавила, когда поселила себя на острове одиночества, избегая любых контактов из прошлого, в том числе с родной матерью. Мне казалось это естественным следствием трагичных событий в нашей семье. Я была уверена, что, как бы она не хотела со мной встретиться, я все время буду напоминать ей о том, что папы нет с нами, о скандальном видео, о моих похоронах, на которые ей пришлось идти.

Потом я зашла в свою комнату и поразилась еще больше: в ней было все так, как будто я пять минут назад вышла из нее. Даже Гердины игрушки небрежно валялись под столом, именно там она любила их грызть. Герда. Моя собака не смогла пережить, что и ее я бросила. Она сбежала, когда меня не стало и больше не возвращалась. Я всем сердцем надеялась, что она обрела хороших заботливых хозяев, которые полюбили ее также сильно, как я.

На столе лежала моя книга с закладкой. Я не стала тогда ее забирать с собой, чтобы максимально обезжирить от деталей прошлого новую жизнь и отпустить все, что связывало меня с Максом. Вот лицемерка! Или лучше сказать извращенка? Книжку “Возвращение в кафе “Полустанок” она не взяла, а розовый вибратор засунула в чемодан! Его же тогда и увидел Макс в аэропорту. По моей жизни можно было снимать кино. Или писать энциклопедию “Лоханись круче, чем Кира, если сможешь”.

Кира.

Я удивилась, когда именно так себя назвала. Видимо, родные стены так на меня действовали. Я легла на свою кровать и лежала так обнимая себя руками, мечтая оказаться под теплым одеялом.

– Я мечтала, что однажды ты вернешься и обрадуешься, что все в этом доме тебя ждало, – она достала из шкафа одеяло и бережно меня укрыла. – Оливия. Она чудесная. Вылитая ты в детстве. Спасибо, что позволила увидеть ее. Я уже так ее люблю. Всегда любила, как только узнала, что ты родила. Знаю, ты просила Женю не говорить мне. Но мне тогда стало хоть немного легче, что с тобой хоть кто‑то появился рядом. Аделина, можно я побуду с тобой?

– Если тебе не противно на меня смотреть… Я не должна быть здесь… – Я снова залезла в свою тесную коробочку из чувства вины, натянув одеяло по самые глаза. У меня не хватало смелости выдержать ее взгляд.

– Что ты такое говоришь? – Она бесшумно, присела на кровать. – Ки… Аделина, не знаю, сможешь ли ты когда‑нибудь меня простить… Понимаю, почему ты не желала меня видеть. Я бросила тебя в самый страшный момент твоей жизни, думая только о своем горе…

– Я стала причиной этого горя. Мне так жаль, я отдала бы свою жизнь, чтобы все исправить, – в горле опять все щекотало от подступавших рыданий. И впервые мне стало себя так жаль, я словно смотрела на себя со стороны: маленькую хрупкую Киру, что свернулась комочком на кровати, покинутая всеми.

– А я никогда бы не приняла такой обмен. Ни я, ни папа, ни Артем, – она положила руки на одеяло и, невесомо стала гладить меня через него. А потом легла ко мне, обняла со спины и стала шикать “чшшш‑чшшш”, как в детстве, когда меня успокаивала. Я ведь и не заметила, что беззвучно тряслась от слез.

– Мама, – я задрожала, назвав ее именно так. – А где Тема? Я ведь ничего о нем не знаю.

– Он недолго жил со мной. Не выходил из твоей комнаты практически.

– Ну да, он сильно хотел свою комнату в доме, хоть у кого‑то мечты сбылись…

– Кира, прости, Аделина. Он после твоей аварии и похорон вообще практически разговаривать перестал. Не раздеваясь, спал на твоей кровати. Не думаю, что его мечта сбылась. Мы все по‑своему переживали горе. Мы разом лишились мужа и отца, дочери и сестры. И он так и не оправился от горя. Отказывается ехать домой. Все мотается по военным точкам. Живу от звонка до звонка от тебя и от него, – я только сейчас поняла, что это не меня все бросили, это я всех бросила, а брат сделал тоже самое, оставив маму одну в этом осиротевшем доме. Как она это пережила?! – Наша семья так и не оправилась от всего этого. Но ты здесь. И значит у нас все еще есть надежда, что будет как раньше…

– Как раньше уже не будет. Никогда.

– Знаю. Прости меня, дочка, если сможешь. Я так виновата перед тобой. Я жила мыслями только о том, что когда‑нибудь ты найдешь в себе силы отпустить свою боль и простить меня…

Вместо ответа я притянула на себя ее руки крепче, вжимаясь телом в ее тело. Две Дружининых на небольшой кровати‑полуторке еще долго бы оплакивали свою судьбу, если бы не муж с Оливкой.

– Не хочу нарушать вашу идиллию, но мы голодные. Накормите старика с девчонкой?

– Жень, ну какой же ты старик! – Мама соскочила с кровати, но мне не дала встать, еще плотнее укрыв одеялом. – Лежи, отдыхай, я покормлю их, а ты пока поспи. Дай мне насладиться Оливушкой.

Не знаю, сколько я проспала, но когда проснулась, было тихо, а за окном, как и в комнате, темно. Я подошла к нему задернуть шторы и в ужасе отшатнулась обратно.

Там стоял призрак.

Я не успела рассмотреть его лицо, освещаемое огоньком сигареты, но готова была поклясться.

Это был Макс.

 

***

Утром я проснулась выспавшейся и отдохнувшей в своей постели. Оливка спала в обнимку с мамой в родительской спальне. Когда увидела эту картину, поняла: больше не смогу лишить моих любимых девочек друг друга. И себя – мамы. Не знаю, как, учитывая, что я больше не намерена возвращаться в Красноярск, от которого за версту несет Максом, но придумаю. Может мама переедет в Москву?