Улица Светлячков
– Ну хоть бонг свой спрячь.
Дымка театрально вздохнула и, свесившись с дивана, сунула бонг под стоявший рядом столик. Только слепой не заметит. Но на большее она, по‑видимому, была не способна.
Талли пригладила рукой волосы и открыла дверь.
На пороге, держа перед собой запеканку, укутанную фольгой, стояла невысокая, темноволосая женщина. Карие глаза ее были подчеркнуты ярко‑синими тенями, на круглых щеках лежали, пожалуй, слишком плотным слоем румяна розового оттенка, призванные создавать иллюзию высоких скул.
– Ты, наверное, Талли. – Голос у нее оказался неожиданно высокий. Девичий, энергичный, очень идущий к ее глазам, в которых блестели задорные искорки. – Я мама Кейт. Прости, что явилась без звонка, у вас занято было.
Талли вспомнила про телефон у материной постели, про вечно снятую трубку.
– А‑а.
– Я вам с мамой принесла запеканку с тунцом на ужин. Ей, наверное, сейчас не до готовки. У моей сестры пару лет назад был рак, так что я знаю, о чем говорю.
Она улыбнулась, но через несколько мгновений тишины ее улыбка померкла.
– Ты меня не пригласишь зайти?
Талли оцепенела. Добром это не кончится.
– Э‑э, да, конечно.
– Спасибо.
Миссис Маларки протиснулась мимо нее и вошла в дом.
Дымка все так же лежала, распластавшись, на диване, с горкой марихуаны прямо на животе. Она ошалело улыбнулась, попыталась подняться, но не сумела. Рухнув обратно на диван, она несколько раз тихонько выругалась и тут же захихикала. В доме нещадно воняло травой.
Миссис Маларки замерла на месте. В замешательстве наморщила лоб.
– Я Марджи, ваша соседка, – сказала она.
– А я Дымка, – сообщила мать Талли, снова пытаясь подняться. – Очень приятно. Просто офигеть как.
– И мне.
Ровно одно чудовищное, неловкое мгновение они молча разглядывали друг друга. Талли была уверена, что острый взгляд миссис Маларки уже приметил все: и бонг под журнальным столиком, и прозрачный пакет с травой рядом на полу, и пустой, опрокинутый винный бокал, и коробки из‑под пиццы на столе.
– Хотела вам сказать, что я почти каждый день дома, так что буду рада помочь, отвезти вас к врачу, в магазин сходить – что попросите. Я хорошо себе представляю, как на людей действует химиотерапия.
Дымка недоуменно нахмурилась:
– А у кого рак‑то?
Когда миссис Маларки повернулась к Талли, той захотелось забиться в какой‑нибудь уголок, свернуться калачиком и умереть.
– Талли, покажи нашей офигенной соседке с запеканками, где у нас кухня.
Талли почти бегом рванула на кухню. Стол в этом розовом аду был завален упаковками от фастфуда, в раковине громоздилась немытая посуда, кругом стояли набитые окурками пепельницы – и мать ее лучшей подруги все это увидит, все эти жалкие свидетельства ее жалкой жизни.
Миссис Маларки прошагала мимо, нагнулась к духовке, поставила форму с запеканкой на решетку и, толкнув дверцу бедром, повернулась к Талли.
– Кейти у меня хорошая девочка, – сказала она наконец.
Ну вот, приехали.
– Да, мэм.
– Молилась за твою маму, чтобы она поправилась. Даже алтарь у себя в комнате соорудила.
Талли пристыженно молчала, уставившись в пол. Как объяснить, зачем она соврала? Да разве можно такое объяснить нормальной матери вроде миссис Маларки, которая любит своих детей? К стыду, сжигавшему Талли изнутри, присоединилась зависть. Может, если бы у нее самой была нормальная мать, она не соврала бы вот так запросто – ей вообще не пришлось бы врать. А теперь из‑за этой лжи она потеряет единственного человека, который ей дорог, – Кейти.
– Ты считаешь, это нормально – обманывать друзей?
– Нет, мэм.
Талли так сосредоточенно разглядывала пол, что вздрогнула, когда чужая рука мягко прикоснулась к ее подбородку, заставила поднять голову.
– Ты будешь хорошей подругой для Кейти? Или такой, от которой жди беды?
– Я ей ни за что на свете не причиню зла.
Талли столько всего хотела еще сказать, готова была упасть на колени и поклясться, что впредь будет хорошим человеком, но слезы стояли так близко, что она не смела даже шевельнуться. И вдруг, взглянув в темные глаза миссис Маларки, она увидела в них то, чего совсем не ожидала, – понимание.
В гостиной Дымка, спотыкаясь, подошла к телевизору и переключила канал. Из кухни Талли хорошо видела экран, освещавший груды мусора в захламленной комнате: Джин Энерсен[1] рассказывала о главных новостях дня.
– Ты ведь сама всем занимаешься? – спросила миссис Маларки почти шепотом, точно боялась, что Дымка подслушивает. – Платишь по счетам, ходишь за продуктами, убираешься. Кто вам дает деньги?
Талли с трудом проглотила вставший в горле комок. Прежде никто не угадывал так точно всю правду о ее жизни.
– Бабушка раз в неделю присылает чек.
– У меня отец страшно пил, и все в городе знали. – Голос миссис Маларки звучал ласково, и так же ласково смотрели ее глаза. – И вел он себя жутко. Вечерами по пятницам и субботам моей сестре Джорджии приходилось выволакивать его из бара и тащить домой. А он всю дорогу отвешивал ей оплеухи одну за другой и ругал последними словами. Она все сносила – подставлялась, как эти клоуны на родео, что вечно норовят влезть между быком и ковбоем. Я только в старших классах поняла, почему она так пила, зачем водилась с непутевой компанией.
– Не хотела, чтобы ее жалели.
Миссис Маларки кивнула:
– Терпеть этого не могла. Но какая разница, что думают другие? По своему опыту тебе скажу – никакой. То, как твоя мама живет, что она за человек, не определяет, что за человек ты. Ты можешь решать сама за себя. И стыдиться тут нечего. Ты, главное, разрешай себе мечтать, Талли. – Она взглянула в гостиную через распахнутую дверь. – Вот как Джин Энерсен из новостей. Женщина, которая добилась такого успеха в жизни, уж точно знает, как получить все, чего хочешь.
– Но как понять, чего я хочу?
[1] Джин Энерсен (р. 1946) – журналистка, работавшая на одном из телеканалов Сиэтла. Первая женщина – ведущая новостей в США.
