Узник

Спустя полчаса, стоя в старом белом коридоре на втором этаже трехэтажной шестидесятилетней больницы, я узнала, что моя опекунша умерла из‑за неудачного падения. Почувствовав недомогание, женщина потеряла сознание и ударилась головой о булыжник, что и послужило следствием летального исхода. Опознать тело женщины мне не разрешили, обосновывая это тем, что я несовершеннолетняя и, к тому же, не самый близкий родственник умершей. Объяснения были слабыми, но я не настаивала и согласилась с тем, что опознавать умершую должна будет её дочь.

Держа перед собой и крепко сжимая светло‑бирюзовый, с принтом мелких роз, рюкзак, июльским утром я вышла из больницы. На выходе меня ослепило яркое, еще не сильно припекающее, утреннее солнце. Идя домой, я думала лишь о том, что нужно позвонить дочери моей тётки. Никаких других мыслей в моей голове больше не было.

Зайдя домой я, не разуваясь, подошла к тёмно‑коричневому деревянному столу, на котором лежала маленькая кожаная записная книжка. Найдя на шестой странице выведенный зеленым фломастером номер, над которым висели крупные буквы, сложенные в слово «Дочь», я, вдавливая прозрачные кнопки в серебристую трубку телефона, набрала чужие для меня цифры.

В подобных ситуациях люди чего‑то ожидают от звонка: воображают себе голос поднявшего трубку или хотят предугадать реакцию собеседника на прозвучавшую информацию. Я же не ожидала ничего, моё воображение не рисовало ноты голоса моего будущего собеседника, мой разум не истязал себя попытками предугадать реакцию дочери умершей. Лишь тонкая нить солнца, падающая на старый персидский ковер, сейчас имела значение в моём сознании. Я всецело отдала себя этой нити, позволяя ей всецело проникнуть вглубь моей души. Мне хотелось, чтобы она смогла достичь своим тонким острым жалом самой сердцевины моего остывающего внутреннего мира и, дотронувшись, позволила бы сотням мелких осколков разлететься внутри меня, чтобы вся моя сущность содрогнулась от нежности тепла и света. Но мой внутренний стержень застыл, он превратился в охладевший серый гранит. Чем усерднее я пыталась распахнуть путь к окаменевшей глыбе, тем сильнее сгущался холод над солнечной нитью, превращая тропу, которую я для нее создавала, в непроходимые тернии подступающих заморозков.

 

III

 

События, происходившие после звонка, были разрушительно стремительны, словно внезапно налетевший вихрь, пережевывающий фундамент, на котором ты выстроил всю свою прежнюю жизнь. Изо дня в день ты жил в тишине и умиротворении, как вдруг на твою обитель спокойствия налетает неудержимая сила. Она вздымает вверх щепки, которые остались от вчерашней жизни, и с головокружительной высоты швыряет их вниз, разбивая с ними последнюю надежду на то, что проснувшись, ты сможешь вернуться к прежней жизни.

Уже спустя восемь часов после моего звонка, незнакомка, представившаяся дочерью тётки, оказалась на пыльных улицах старого города. Приехав, она сразу отправилась в больницу, для опознания тела матери. Об этом я узнала позже, когда она постучала в дверь. Женщина приехала одна, что меня немного удивило. Я не владела информацией о составе её семьи, но, почему‑то, была уверена в том, что семья у нее есть и что она приедет не одна. Однако, на пороге кроме нее никого не было и я не решила расспрашивать её о подобных пустяках в данной ситуации. Женщина, приблизительно сорока лет, с крупными локонами на концах коротких волос, представилась Лидией и попросила впустить её в дом. Сняв тонкий бежевый плащ, она сообщила о том, что уже успела посетить больницу и похоронное бюро, заказав все необходимые услуги.

Приблизительно около восьми вечера, на серебристом рено, которое являлось копией машины, на которой ранее приехала Лидия, появился её муж. Еще через десять минут два незнакомца внесли в дом закрытый гроб и, расположив его на четырех, заранее подготовленных, деревянных табуретках, ретировались, получив за свои услуги незначительную плату. Не дожидаясь от меня вопросов, Лидия пояснила решение хоронить свою мать в закрытом гробу тем, что злосчастный удар пришелся на лицо умершей. Я не стала оспаривать решение женщины и расположилась на старом кресле‑качалке, покрытом мягким пледом из овечьей шерсти.

Всё, что я знала о жизни тётки до меня – это то, что единожды она была замужем и что она овдовела около двадцати лет назад. Несколько раз за всю жизнь она говорила, что вышла замуж не по любви и мужа не любила, но я не знала о том, что у нее есть дочь. Об этом мне сообщил старик‑доктор уже после её кончины, порекомендовав поискать номер телефона её дочери в личных записях умершей.

Погода за окном портилась. От солнечного дня в воздухе не осталось ни единого комочка тепла. Ветер за окном поспешно гнал огромные тучи, нависающие над гнущимися, от его силы, кронами деревьев. Он словно не позволял уставшей небесной вате зацепиться за тонкие ветви сгибающихся деревьев и лопнуть, скидывая с себя тяжкую ношу небесных слёз. В беспомощности тучи торопливо проплывали вдаль с надеждой освободиться от своего бремени где‑то на севере.

Около половины десятого меня начала одолевать дремота. Из‑за испортившейся погоды потемнело быстрее обычного. В комнате горела всего одна тусклая лампа, стоящая на журнальном столике рядом с молчаливой пожилой парой, сидящей у гроба. Тусклое освещение помогало дремоте одолевать моё сознание, позволяя ей всё сильнее сковывать меня своей тонкой паутиной.

С тех пор, как молчаливые гости появились в доме, тишина стала еще более плотной. Когда человек находится наедине с собой, тишина не кажется навязчивой, но когда молчание не нарушается сразу с трёх сторон, каждый лишний шорох начинает казаться значительным. Сосредоточившись на завывании ветра за окном и тихом, мерном тиканье часов, расположенных в противоположном конце комнаты, мои веки начали склоняться под тяжестью сумерек. Засыпая, мне казалось странным, что я слышу своё, как мне казалось, гулкое, медленное дыхание, и совсем не могу расслышать дыхания соседей по комнате, с которыми мне предстоит провести грядущую ночь.

Во время первых, слабых минут дремоты, которые с легкостью мог разрушить любой шорох, я думала о том, как голубоглазая Лидия, среднего телосложения, невысокого роста, с выкрашенными в блондинку волосами, отличается от своей матери. Покойная была минимум на голову выше своей дочери, она обладала русыми, с немалой сединой, волосами и карими глазами. Такое кардинальное внешние отличие между матерью и дочерью я оправдывала возможной схожестью дочери с отцом, которого я не знала и даже на фотографии его ни разу не видела, так что сравнивать было не с чем. Супруг Лидии был еще более замкнут, нежели его жена. При нашей встрече он ограничился кивком в мою сторону, в знак приветствия, который я ему сразу же вернула. Долговязый, худощавый, с черными волосами, которые начала беспощадно пронизывать седина, он казался отстраненным, но, в то же время, сосредоточенным на чём‑то своём, далёком от этой комнаты и стоящего перед ним гроба.

Судя по машинам, которые стояли сейчас возле дома, духам, которыми благоухала Лидия, и утонченному стилю в одежде, который невозможно было не заметить даже самому заезженному невежде, эта пара была далеко не из бедных. Возможно, они даже среднему классу не принадлежали, однако их руки не были украшены золотыми часами, кольца с бриллиантами на пожилых пальцах также не красовались, так что окончательного вывода, по поводу их социального статуса, сделать для себя я так и не смогла.