Узник

Очутившись у подножия лестницы, я села на пол, чтобы отдышаться. В ушах снова появился звон, перед глазами замерцали черные пятна. Еще через пять минут я добралась до кухни, мастерски перевязала искусанные правую лодыжку и кисть правой руки, взяла рюкзак с бутербродами и термосом, и, хромая, быстро вышла из дома. Мои мысли путались, поэтому я толком не могла соображать, тем более анализировать произошедшее и принимать решения.

День был солнечный и, позавтракав бутербродами под тополем, который рос напротив дома на границе с лесом, я полдня провела на солнышке. Я понимала, что нахожусь в неком шоке, который ранее мне не доводилось испытывать, но недомогание было сильнее, поэтому, спустя полчаса после плотного завтрака, я начала дремать. На солнце было приятно спать, однако какое‑то легкое беспокойство, которое рывками накрывало меня, не давало мне расслабиться до конца и погрузиться в сладкий сон.

Я отошла от шока и дремоты только спустя пять часов – в три часа дня. После того, как я протерла глаза, моё внимание привлекло что‑то тёмное в окне второго этажа. В этом окне никогда ничего кроме пустоты не было, поэтому сейчас, увидев в нем темную фигуру покусавшего меня незнакомца, моё сердце снова застучало сильнее. Встав с зеленой травы и подняв свой рюкзак, я, прихрамывая, отправилась домой. Боль буквально раздирала лодыжку и я знала, что эта боль еще не скоро отпустит меня. Я приближалась к дому под пристальным взглядом пугающего незнакомца, не смотря в его сторону. Я предпочла идти с опущенной головой, смотря себе под ноги и чувствовать его колкий взгляд всем своим телом. С каждым шагом, приближающим меня к дому, на меня накатывали волны паники и страха, с которыми всё сложнее становилось бороться. Замешкавшись на пороге дома, я дернула дверь и уверенно переступила через порог. Я знала, что мне нужно сделать в течении ближайшего получаса и это придавало мне уверенности.

Бросив рюкзак у входа я отправилась в зал и принялась искать ключ, который спас мне вчера жизнь и, возможно, до сих пор её спасает. Спустя две минуты я нашла его и, сунув в карман, вышмыгнула из дома.

Я решила отправиться в библиотеку, где завтра мне должны были предоставить рабочее место и лишь после того, как мои мысли придут в порядок, вечером поговорить с этим человеком. До тех пор он посидит за решеткой, остынет, проголодается и будет не таким буйным.

Светило тусклое солнце, по узким улочкам бегал прохладный ветерок, предвестник вступающей в силу осени. Я думала о том, что именно мне нужно делать: рассказать кому‑нибудь или промолчать? Если рассказать, то кому? Максу и его семье? Это первый вариант, который пришел мне в голову и хоть я любила эту семейку, она мне казалась слишком уж навязчивой – это немного отталкивало.

Придя в библиотеку я застала старушку, которую завтра должна была сменить. Она была в восторге от того, что я пришла именно сегодня и ей не придется передавать мне свои дела завтра. Рассказав мне всё в мельчайших подробностях от правил пожарной безопасности до картотеки посетителей, при этом постоянно разбавляя инструктаж рассказами о личной жизни, она провозилась со мной до девяти вечера, хотя рабочий день заканчивается в пять.

Возвращаться домой было страшно. Мысль о том, что незнакомец выбрался из своей клетки и ожидает меня дома, заставляла кровь стынуть в жилах. Потоптавшись возле закрытого здания библиотеки еще с полчаса, я всё таки решилась пойти к Максу. К моему удивлению в окнах его дома не горел свет, однако я всё же зашла на крыльцо и постучала в дверь. Спустя пять минут настойчивого биения в дверь и вглядывания в окна без тюлей, я окончательно потеряла надежду на то, что ко мне кто‑нибудь выйдет. Уже медленно идя к своему дому я думала о том, что увидела в окнах дома, который больше походил на сарай – это запущенность. Ощущение, словно в нём никто не обитает уже очень давно, при том, что сейчас в нём живет сразу четыре человека. Возможно, они стеснялись состояния своего дома, поэтому ни разу за всё время регулярного посещения меня, не приглашали к себе.

Зайдя домой, я сделала пару быстрых шагов внутрь и включила свет в гостиной. Посмотрев вверх, я с облегчением выдохнула увидев незнакомца запертым за решеткой. Разувшись я также быстро, как и вошла, отправилась на кухню. Только сейчас я ощутила сильный голод и подумала о том, что человек за решеткой должен быть невероятно голоден, а значит и смирным.

Сделав на быструю руку десяток бутербродов, разложив их на фарфоровой тарелке, накрытой белоснежной салфеткой, и грузно выдохнув, я отправилась на верх.

Медленно поднимаясь по лестнице, тяжело хромая на правую ногу, я оторвала взгляд от бутербродов лишь после того, как на достаточном, для своей безопасности, расстоянии остановилась напротив запертой узорчатой решетки. Мой взгляд мгновенно пересекся со взглядом незнакомца, стоявшего напротив меня, и в воздухе повисла минутная тишина.

– Я раньше не видела тебя в городе, ты наверное недавно приехал, – я запнулась, смотря в холодно‑отчужденные глаза молодого человека, – кхм… Сколько часов ты пробыл в этой комнате и как сюда попал?

– Часов, – с непонятной мне иронией повторил незнакомец. Только теперь, при свете ламп я могла четко разглядеть говорившего со мной. Это был парень лет двадцати трех\пяти, высокий, идеального телосложения, с изумрудными глазами и прекрасным гладким лбом.

Я назвала текущую дату и время, так как решила, что его ирония связана с тем, что он не до конца ориентируется во времени, но он молчал.

– Вот, ты, должно быть, голоден, я сделала бутерброды с сыром и ветчиной.

Всё еще стоя максимально далеко от решетки, боясь что он резко высунет руку и притянет меня к себе, я протянула бутерброд с ветчиной. Около пяти секунд он смотрел прямо мне в глаза, после чего опустил руки, до этого скрещенные на груди, и сделал полшага в мою сторону. Медленно, чтобы, как мне показалось, не спугнуть меня, он протянул руку через решетку. Как только он дотронулся кончиками пальцев до протянутого мной бутерброда, я сразу же выпустила его из рук и отпрянула.

Дальше мы не продвинулись.

Осень окончательно вступила в права, утверждая свою позицию осыпая с деревьев позолоченную и окровавленную листву, сокращая часы дня, нагоняя сумерки с каждым днем на несколько минут раньше положенного им прежде времени, крича через дымоход камина необузданным воплем ветра и заставляя воробьев, в долгие холодные вечера, сбиваться в стайки под стрехой моего ветхого дома.

Уже больше недели я ежедневно хожу на работу. Мой рабочий день начинается в девять часов утра и заканчивается в пять часов вечера. Однако всё это время у меня отсутствовало желание возвращаться домой, поэтому я засиживалась в библиотеке до девяти вечера, перечитывая в очередной раз “Грозовой перевал” или наводя порядок в старых стеллажах, заполненными пыльными, много лет никем не читаемыми, книгами.