Вечно ты
* * *
Внезапно меня приглашает пить чай сама Регина Владимировна. Я немного удивлена неожиданной милостью, но беру свою чашку и иду к ней в кабинет.
Регина Владимировна ставит на стол начатую коробку конфет, из которой опытные доктора уже съели самые вкусные, оставив только с пронзительно‑белой помадкой, наливает чай и участливо смотрит мне в глаза. Может, искренне, но профессиональный интерес равновероятен.
– Как вы? – спрашивает она мягко. Пожалуй, слишком мягко.
– Спасибо, справляюсь, – говорю я с такой же профессиональной улыбкой.
– Вы очень хорошо держитесь, Татьяна Ивановна.
Я снова благодарю и беру одну конфетку. Да, технолог на этой кондитерской фабрике явно не страдал излишним человеколюбием, но из вежливости можно и потерпеть противный кисло‑сладкий вкус во рту.
Повисает не то чтобы неловкая, но довольно длинная пауза, и Регина Владимировна смотрит на часы:
– О, рабочий день‑то уже закончился! Так, может быть, по две морские капли?
Я невольно вздрагиваю, услышав из ее уст любимое выражение мужа, а начальница достает из шкафа бутылку коньяка, видимо хорошего, судя по красивой этикетке. Впрочем, врачу ее уровня плохой коньяк не носят.
– Давайте, Татьяна Ивановна, только Минздрав в моем лице предупреждает, что в вашем положении с алкоголем надо быть очень осторожной.
Закрываю глаза, якобы смакуя коньяк, а на самом деле – пережить неожиданно приятное воспоминание о том далеком времени, когда я была в положении по‑настоящему. Так давно это было и так радостно, что как будто и не со мной.
– Очень осторожной, – повторяет Регина Владимировна, – женский алкоголизм неизлечим, как мы с вами каждый день имеем неудовольствие наблюдать.
– Спасибо за предупреждение, но я не чувствую особой тяги, да и старовата уже спиваться.
– Алкоголизму, как и любви, все возрасты покорны, – смеется начальница и убирает бутылку.
Я привстаю, но она удерживает меня.
– Давайте еще по чашечке чаю?
Я киваю. Мне торопиться некуда, Регине Владимировне, кажется, тоже.
Это высокая стройная женщина средних лет, обладающая удивительным бесполым шиком. Лицо с крупными правильными чертами свежее, без косметики, густые волосы с сильной проседью подстрижены так коротко и ровно, что издалека может показаться, будто начальница в стальной каске, сильные, классической лепки руки тщательно ухожены, но ногти без лака. Халат у нее тоже классический профессорский, двубортный, но шитый явно на заказ, и не из ситца, а из какой‑то немнущейся импортной ткани. Строгий образ, но мужеподобной ее никак не назовешь. С другой стороны, и мужчина в таком виде не выглядел бы женственным.
– Мало что на свете есть такое же бесполезное, как непрошеный совет, – улыбается она, – но все же позволю себе его дать.
– А я с удовольствием приму его от вас.
– Помните, Татьяна Ивановна, целительную силу коллектива еще никто не отменял. Даже женского, – Регина Владимировна усмехается, – вы вообще не ждите горячего сочувствия.
– Господь с вами! Я человек сравнительно новый…
– Не в этом дело. Просто коллегам трудно вас жалеть, у нас половина разведенок, вторая вообще никогда не была замужем, а редкие семейные счастливицы завидуют вашему вдовьему положению, пожалуй, еще больше, чем одинокие. Такова жизнь, уж извините.
На всякий случай растягиваю губы в улыбке, пока до меня доходит горькая правда слов Регины Владимировны. Я и правда была слишком счастлива и почему‑то решила, что так должно продолжаться всю мою жизнь, до последнего вздоха. Почему? С какой стати? Ведь по большей части женская доля у нас незавидная. Ты или вообще не находишь мужика, или молодой муж внезапно обнаруживает, что еще не готов к семейной жизни, и бросает тебя с ребенком, а если остается, то это еще не гарантирует тебе счастья. Алкоголизм, увы, неутомимо собирает свою жатву, и когда видишь жен наших пациентов, то так сразу и не скажешь, кто из супругов больше нуждается в медицинской помощи. В общем, для рекламы крепкой советской семьи они вряд ли подойдут.
– Я и не жду особого отношения, Регина Владимировна, – заверяю я.
– Вы ведете себя идеально, ни малейших претензий у меня к вам нет! Просто горе легче проживается среди людей и повседневных забот и хлопот. Я даже думаю, что вам было бы полезно взять какую‑нибудь общественную нагрузку.
– Политинформацию? – кисло уточняю я.
– Хотя бы.
– Но я путаю Международный олимпийский комитет с Организацией Объединенных Наций, а имя нового президента Америки запоминаю ближе к концу его срока.
– Вот заодно и подтянете уровень сознательности, – начальница хмурит брови, как будто опечалена моим невежеством всерьез.
Перспектива каждую неделю готовить доклад о текущих событиях, да еще и приходить по средам на полчаса раньше, пугает меня до дрожи, и я снова уверяю начальницу в своей безнадежной аполитичности.
– Мне для жизни и работы, Регина Владимировна, вполне достаточно знать, что партия – наш рулевой и победа коммунизма неизбежна.
– Да?
– Да. Зачем еще забивать себе голову всякими нюансами, ведь политические убеждения не влияют на течение заболевания абсолютно никак. Что коммунисты, что монархисты, все болеют одинаково, это я прямо с гарантией могу утверждать.
Регина Владимировна с грустью смотрит на меня.
– Да, Татьяна Ивановна, – говорит она, – как у вас, терапевтов, все просто. У нас, психиатров, прямо скажем, по‑другому.
Я пожимаю плечами:
– Кто на что учился.
Регина Владимировна выдерживает долгую паузу, во время которой я много о чем успеваю подумать. Например, о том, что не имею права ее осуждать, но говорить это вслух, конечно, неуместно, и я только улыбаюсь.
– Что ж, Татьяна Ивановна, хоть рабочее время кончилось, давайте все же на секундочку вернемся к делам нашим скорбным.
– Давайте! – Работать приятнее, чем вести душеспасительные разговоры.
Начальница передает мне историю болезни, довольно увесистую и уже изрядно потрепанную по углам.
– Нужно посмотреть пациента перед ИКТ.
Я киваю.
