Великий нефритовый путь
Вечерело. Заход солнца на Ангаре стал поздним. Да и куда ему спешить – впереди лето – день заметно прибавлял и становился длиннее. Михей сидел на лавочке, примостившись у пенька, и щепил лучину. Многие занимались этим, когда выдавалось свободное время. Её всегда нужно много. Весной и летом лучина шла в дело только для растопки. С Благовещенья до Ильина дня, а то и до Успенья избы освещать – баловство.
Дни долгие – и так светло. Да и старинному поверью следовали: «После Благовещенья грех зажигать огонь».
Без лучины в хозяйстве никак – ни печь не растопить, ни избу осветить, ни в подполье тёмное не спуститься.
Абы какое бревно не пойдёт. Лучшая щепа из сосны и берёзы, да чтоб осмола было поболе, тогда огонёк полыхает ярче и ровнее. Хочешь побольше света, бери несколько лучин, а то и вовсе пучок.
Щепить тоже уметь надобно. Для того дела в хозяйстве имеется специальный нож‑косарь, припечный топорик. Лучины лучше делать длинными и тонкими.
А бревно для того, чтобы щепить, готовили специально – распаривали в печи. Как? Клали его поверх чугуна с водой, вода кипела, пар дерево увлажнял, делал мягким и податливым. Но это ещё не всё, опосля брёвнышко топориком с одного конца надкалывали рядами меньше чем наполовину и тогда податливое дерево можно и руками драть.
А как жгли в избе? Тоже не просто – закрепляли в светец – специальное приспособление, нижний конец которого крепился на чурбачке или на специальной подставке. Чтобы больше света было, под светец ставили корытце или любую ёмкость с водой. Вода отражала свет, а угольки падали в воду, не дай бог пожар.
…За забором забрехала собака.
– Эй, Ангар, чё те лается, – лениво шугнул Михей. – Сыт, спишь на сене, не какая‑нибудь бездомная животина, опять же при деле – сторожишь Хватушку. Я вот с тобой говорю, а ты всё одно лаешь и лаешь.
Михей положил косарь[1] и пошёл поглядеть, чего там собака лает. Заглянул за калитку – никого.
Ангар сидел на крыльце дома и сердито фыркал на соседний забор. Там, как птица на жёрдочке, восседал рыжий кошак. Он, не обращая никакого внимания на Ангара, неспешно облизывал то одну, то другую лапу.
«Ах ты, кошара, совсем страх потерял, весь в хозяина пошёл», – подумал Михей. Поднял с земли камешек и уже было замахнулся, как из‑за забора возникла голова Хвата.
– Я вот те кину, кидальщик нашёлся. Ты чего котярку обидеть норовишь, а, Михей?
«Мать честная, чуть было не вмазал Хватушке по роже», – подумал Михей.
– Ты чего, злыдень, на кошака махнуть хотел?
– Да что ты, Хватушка, что ты! Порядок вот навожу. Смотрю, где чего валяется не по делу.
– Смотри, Михей. Коли пожалуется Кешка, будет тебе… – Из‑за забора показался огромный кулак Хвата. Котяра, словно бы почувствовал защиту, заурчал, замурлыкал, всем своим видом показывая, что с таким хозяином ему ничего не страшно.
– Хватушка, ты пошто такой‑то? Не зайдёшь, из‑за заплота кулаками машешь. Не серчай, дружок ты мой… Кирька всё ещё на воде?
– Так пошто я знаю, не видал сегодня. Ефимий сказывал, воевода хочет новую пристань ставить. Дело долгое, а без Кирьки‑то не обойтись, он у нас знатный мастер. Поди, расскажет?
Михей согласно кивнул.
– А то заходи, кваску попьём. Завтра опять день‑деньской работный.
– Может, и зайду, делов вроде мало.
…Четыре дома в ряд поставили для Михея, Ефимия, Кирьяна и Хвата после возвращения из прошлой экспедиции. Воевода Леонтий Кислянский был доволен: много сведений привезли казачки, камешков разных, гербарий собрали. Леонтий с интересом слушал рассказы следопытов и уже обдумывал новую экспедицию. А как же, всё больше китайские купцы интересуются нефритом, всё больше слухов, что этот камень находят в иркутских местах. Стало быть, надо искать! Казна прирастёт!
В награду приказал Леонтий отпустить Михею, Ефимию, Кирьяну и Хвату лесу строевого. А уж срубы подняли сами. За осень‑зиму сложили – прям улица новая началась. Дома встали красиво, крепко. И то, рубили хорошо, мастера оказались умелыми в плотницком деле, особенно Кирьян и Ефимий. А по следующей весне стали избы обживать. Семьями обзавестись не успели, но женихаться начали.
А чего, теперь все четверо при своих стенах‑подворьях. Хозяйство – дело наживное.
… Лето постучалось новым замыслом воеводы. Каким, никто, кроме Леонтия, не знал. А посыльный уже у избы Ефимия, передал на словах: воевода к вечеру кличет.
Дело ясное, да, как всегда, секретное, а потому важное, а то и вовсе государево.
Собрались сперва в избе у старшого. Кирька и Ефимий явно подустали, с утра плотничали да хозяйничали на Ушаковской пристани. Ярмарка лесная ширится, старая пристань на быстрой речке уже не вмещает всех желающих. Надобно было причалы удлинять. Воевода загодя начал готовиться.
Михей маленько взгрустнул. Только‑только начал он свой «поход» к дочке десятника Тимофея. Вроде девка не дюже разговорчивая и строгая, но ему, Михею, несколько раз улыбнулась, глазками стрельнула, а однажды, когда встретились на базаре, так и вовсе пунцом залилась. «Ну ничё, подождёт маленько, – то ли успокаивал, то ли оправдывал себя Михей. – Ну месячишку, другую… Лучше бы, конечно, за месячишку с заданием управиться. Приказы‑то, они хотя и строгие, но не долгие, это жёнка на всю жизнь».
Ефимий был, как всегда, серьёзен и неразговорчив.
– Старшой, пошто воевода призывает?
– Так он сам и расскажет.
– Секретничает воевода, а, старшой?
– Может, и секретничает, чего раньше времени трубить.
– Эх, пора, пора, – Хват возбуждённо вскочил с лавки, – засиделись дома‑то.
Потом сграбастал Михея в объятия:
– Засиделись!
– Ой, чёрт, сломал всего. От ты вправду засиделся, силищу девать некуда. Вон хоть дров набей. А то, может, и жёнку присмотрел, оттого и радуешься.
Хват махнул рукой:
– Жёнки пока не присмотрел. Всё как‑то не складывается.
– Да ничё, успеется. Такой знатный женишок не заваляется. Давайте, братцы, кипяточку плеснём, побалуемся сухариками, а там и к воеводе время топать…
[1] Косарь – большой тяжёлый нож с толстым и широким лезвием для щепания лучины (Прим. ред.).
