Великий нефритовый путь
Многое изменилось в Иркутске со времени последней экспедиции Ефимия и его товарищей. Вот и Леонтий Кислянский был отправлен на новую службу. За ним много управителей в городе побывало.
Но всё больше те, которые долго не задерживались: кто с позором, кто по нужде уходил, а кого‑то с почестями провожали в другие земли – радивых да рачительных воевод всегда не хватало.
Под управление Иркутска отошёл Якутск. Далековато северная провинция, но в Сибирском приказе решили, что управлять из быстро растущего Иркутска будет сподручнее. Город на Ангаре поднялся, укрепился, посад ожил, разрастались торговые и ремесленные слободы.
Посельцев с каждым днём прибавлялось. Отовсюду люди приходят, со всей страны: из Тобольска, из Козлова, Нежина, из Еренского городка и из Соли Вычегодской, Баргузинского острога и Верхотурья, Москвы и Архангельска, Переславля‑Залесского и Туринска… Отовсюду…
Работёнки на всех хватает, а рук рабочих, умелых‑мастеровых маловато. Надобно ещё и службу править, в караулы и объезды ходить, округу проверять – не замыслил ли кто набегом на молодой город нагрянуть. А ещё зачастили в Иркутск рудознатцы, лекари, учёные люди. Кто по царскому указу, кто по грамоте Сибирского приказа, у кого воеводское поручение или самого губернатора… Жизнь идёт!
В тот год после отъезда Леонтия Кислянского назначили воеводой в Иркутский город Лаврентия Ракитина. Начинал службу в Илимске. Целых пять лет сидел там на воеводстве. То дело не простое, важное для своего времени. Воевода за приказчиками присматривал, целовальников контролировал, приказную избу и крестьянское самоуправление из поля зрения не выпускал.
А по земле, по земле сколько дел‑то было! Одному земли дать, у другого забрать! Земельных споров, что воды в реке, каждый день разноголосье. А ещё семена раздать, скотиной подмочь, суда для сплава сработать, на которых хлеб в Якутск отгрузить. В Илимском воеводстве соль добывали, дрова готовили, винокурение процветало, опять же, дороги править надобно было. Про ссыльных, сыск беглых, о сиротах заботиться. И военных дел много – рекруты, граница, набеги…
Много приходилось ездить воеводе, всё своим глазом наблюдать. Причастен оказался воевода к организации дипломатических контактов с Китаем, да и караванной торговле, которой особый пригляд нужен…
Но главным оставалось пашенное дело. В то время у Илимского воеводства связь с Москвой была прямой, оттуда и шли приказы.
Слухи ходили, что воевода‑комендант Ракитин шалил с казной, считал её своим собственным кошельком, нечист был на руку – вот и случилась с ним беда превеликая… Но это станется потом…
…В воеводской избе со времён Кислянского многое изменилось. Регламентов стало более – как войти, как обращаться, чего нельзя, чего дозволительно. Да и обстановка другая. У Кислянского всего было – стол под сукном. Да лавки вдоль стен да вокруг стола, на стенах образа святые в простых окладах. У Ракитина не то: образа в окладах серебряных. Светцы вычурные по нескольку в разных местах. Да ещё чудной столик маленький на высоких ножках, уставленный стеклянной посудой – графинчиками, штофчиками с вином да крепкой медовухой. На столе несколько толстенных книг расходных, в которые вписывали всех, кто сколько должен по налогам и поборам на всякие нужды.
Печь в углу хороша, это Кирьян сразу оценил. Шовчики между кирпичиками пряменькие, желобок к желобку. Рядом штабелёк дровишек – берёза и сосна. Тут же берёзовая кора, лучины для растопки. Хоть и лето на носу, а весной нет‑нет, да и случится непогодие шумное – с длинными моросящими дождями, пасмурным небом, промозглым ветром. Пару поленьев в хорошей печи – и сырости в избе как не бывало.
Михей покосился на плётку, что висела у печи.
Ракитин поймал взгляд.
– Не боись, служилые, порки не будет. – Помолчал и добавил: – Покамест. Сей кнут мирные буряты в дар поднесли. Кнут и пряник – хо‑ро‑шее начало, – п ротянул воевода. – Вы люди проверенные, во многих заданиях были, в секретах тоже. Про то люди Кислянского рассказывали. Огрехов, сказывали, вы не допускали, а дело выполняли успешно. О том и разговор. Садитесь, казачки, к столу. Говорят, в ногах правды нет. Или есть?
– То как посмотреть, господин воевода, – не удержался Михей.
Ракитин глянул исподлобья:
– Посмотрим, посмотрим. Коли будет нужда, то и насквозь узреем.
Сам Ракитин расположился во главе стола, казачки устроились на другом конце. Воевода дистанцию держал, близко не подпускал – не по чину, дескать. Не то что Леонтий. Об этом подумал Михей, усаживаясь на лавку.
Между тем Ракитин достал из ящика, что притулился к массивной столешнице, бумагу. Даже по виду её – слегка желтоватая, плотная, с сургучной печатью, свисающей книзу на тесьме, – можно было догадаться, что бумага непростая.
– Указ!
– Царский! – выдохнул Михей. – Петра Алексеевича?!
– Царский да не царский. Гагаринский! – буркнул воевода.
– Ёшкин‑морошкин, сурьёзный князь. Однако не царь, не, не царь…
– Я вот думаю, не для тебя ли та плёточка возле печки висит? Рассуждашь?
– Бог с тобой, воевода, батюшка Лаврентий, это я так, для присказки.
– Нишкни, рыжий, а то… – воевода не досказал, махнул рукой. – Зачту.
Ракитин положил большой лист на стол, ладонью разгладил его и, склонившись, стал читать:
