Великий нефритовый путь

Сколько точного ходу до устья Верхней Ангары, никто не знал. Знатоков не сыскали, бывалых землепроходцев в городе не осталось, поразъехались по разным службам государевым. А те, кто что‑то слышал, кажись, выдумывали разно, дабы в глазах расспро‑сников подняться и выглядеть поважнее. Кто пять дён, кто все десять насчитывал. Ни карт, ни лоций тоже не было. Откуда же, коли все самостийно ходили по морю, чутьём да опытом всё определяли.

Михей, отряженный для сбора путевой информации, воротившись с рыночных площадей да гостиного двора, отчитывался перед Ефимием: ни монахи в монастыре, ни купцы, что на базаре, ни рыночные смотрители, ни яндашевские, которые по случаю в Иркутск приехали, толком ничегошеньки сказать не могли. Дескать, всё от ветра зависит да духов Байкала. Ну об этом и так известно было – коли дует попутно – ходу меньше, а если батюшка Байкал завредничает, или, пуще того, осерчает… поболе. Ефимий слушал, молчал, в долгие расспросы не вступал. Коли завредничает, не дай‑то бог… легко утащит к себе одной волной!

 

…Коч отошёл от причала в Лиственничном без проводин и напутствий – секретное задание воеводы, и нечего привлекать внимание посторонних. Мало ли кто по Байкалу ходит, мало ли по каким таким делам.

Ветра не было никакого – шли на вёслах. Поперву скрипели они в своих уключинах нещадно, словно жалобились на свою натруженность, а потом, напитавшись какой‑то особой лодочной масляной пропиткой, ветром, брызгами, вроде как свыклись, словно срослись с бортами. Если и поскрипывали, то уже не жалобно, не просяще, без натуги и безнадёги, приняв эти два размеренных движения – к себе и от себя.

С воды суша выглядит совсем иначе, чем если ты на ней или даже забрался на высокий холм или дерево. Все дорожные неровности словно бы сливаются, уходят из виду; ленточки дорог, словно гладкие ремешки, опоясывают строения и насаждения и вслед за ними уходят в распадки, скрываются в полях, в траве, выныривают и вновь прячутся от глаз. И кажется, что крыши изб подравнялись повдоль, и окошки, с раннего утра ещё прикрытые ставнями, тоже на одной высоте выстроились в линейку, а неохватные листвяки, словно солдаты, уж очень аккуратно вросли между строениями. И даже дымок из печей, которые поутру уже затопили домовитые хозяева, поднимается ровненько, словно кто подравнял. И лишь разнится серыми «подпалинами», если в топку закинули трухлявое полешко.

Михей работал на вёслах в паре с Кирьяном, Хват с Андреем, Ефимий держал руль коча.

– Старшой, когда приваливать будем? А то без обеда скоро добежим до устья, – нетребовательно и даже чуть лениво поинтересовался Михей.

Ефимий, погружённый в свои мысли, не ответил. Он привалился плечом на руль, без особых усилий время от времени двигал его вправо‑влево, словно боялся сойти с водной «обочины» и наблюдал за берегом, вдоль которого они шли. Ни там, на берегу, ни на воде не было и намёка, что кроме них есть кто‑то ещё.

– Старшой, – не унимался Михей, – н е забудь, нам ведь камешков надо собрать, нефритов разных, яшм, лазуритов. Как дашь команду чалить к берегу, так сразу и начнём мешки набивать.

– Греби, собиратель, – цыкнул Кирьян. – Пока погодка в помощь, нам идти надо. Или забыл, как нас по морю носило?

– Забудешь тут, как же, всё нутро вывернуло, изболелось после.

– Ну так и греби.

Михей замолчал, но ненадолго:

– Слышь, Андрей, что за камень‑то такой нефритовый? Про яшму, лазурит слыхал, цена у них видная. А у этого зелёного?

– Так то у китайца спрашивать надо. Наш атаман рассказывал, а он от прикащика слыхал, что нефрит, он же каш, непростой камень.

– Каш?

– Ну да, так его монголы называют.

– Слышь, старшой, коли одну букву в конце добавить, есть сразу охота. Был каш, а станет каша! Да, поесть бы не мешало…

Ефимий снова ничего не ответил. Делать стоянку по всему было рановато. Но без ветра на вёслах и правда отмахали несколько часов кряду, и гребцы явно стали уставать. Нет‑нет, да и шлёпалось длинное весло коча вскользь, поднимая кучу брызг, и тогда крики неслись в сторону гребца, который допустил неловкость.

Но погода на Байкале словно бы специально дразнила путешественников. Есть хотите, устали? А вот вам солнца, спокойной воды, без грозы и ветра. Успевай, лови момент, двигай по своей надобности. Ежели разбушуется море – беда.

Будет счастье, коли в бухту, укрытую от ветров, успеешь забраться. А сколько куковать в ожидании небесного разрешения на ход, того никто не знает.

Ещё через пару часов, когда солнце вошло в зенит и стало припекать нещадно, Ефимий закрепил руль, достал где‑то раздобытую карту, долго вертел её, глядя то на берег, то снова на неё, видимо, пытаясь обнаружить что‑то, и наконец дал команду грести к берегу. Потом развернул руль так, что коч, описав полудугу, пошёл к бухте, которую Ефимий назвал Обухеихой.

С воды берег бухты выглядел сурово и неприступно. Казалось, громадные скалы закрыли всю сушу. Местами из камня торчали деревья, изогнутые, покорёженные в борьбе с твердыней, где, по идее, ничего расти‑то и не должно. Ан на тебе – как‑то укоренилось, поднялось наперекор ветрам и стужам. Между скалистыми отрогами, уже ближе к берегу, можно было разглядеть распадки, которые уходили вверх. У воды они начинались прогалинками, поросшими травой и кустарником, потом сужались со стороны распадка и терялись где‑то там, между хвойниками, осинниками и березняком.

Именно к одной из таких прогалинок и подогнали коч. Пристали недалеко от подножия высокой скалы, коч крепко привязали к ближайшему дереву.