Волевой порог

– Не какой, а какие. Увы, основной закон природы гласит, что причина одна не бывает никогда, ни у одного следствия. Хорошо тут люди жили раньше, особенно до революции? Трудно жили, потому что условия тяжелые, тяжек труд крестьянский, да и на фабриках тоже не очень легко. Но люди жили дружно, потому что все были равны между собой. А что касается богатеньких, тех, кто владел землями и заводами, они, конечно, зуб имели на нас. Но их мало, да и не готовы они умирать за свое добро, чаще других подговаривают умирать да деньги за это платят. Собственно, таким же путем и немцы пошли. Они вербовали не столько идейных противников советской власти, сколько людей жадных, корыстных, завистливых. Идейный враг, он за немцами отсюда убежал, ему тут не жить. А те, кто за деньги нашкодил, своему народу горе принес, тому бежать некуда. Кто‑то затаился, думая, что про его делишки никто не узнает, кто в другой район перебрался. Есть, конечно, и те, кто ненавидит советскую власть, но это единицы. У тебя, между прочим, я среди осужденных и подследственных не нашел таких. А вообще, чужая душа потемки. Есть у вас такой Нур Озроков. Предатель? Формально да, по закону да! Но ведь из‑за любви к девушке, добиться ее хотел, выдвинуться, свою значимость показать. То есть на чужих плечах в рай въехать, да только фашисты не тот народ, чтобы кого‑то на плечи брать. Они сами горазды другого оседлать и понукать. Запутался парень, стыдно ему. Перед предками стыдно. Я это чувствую.

Допрашивая арестованных местным НКВД пособников врага, Коган снова и снова возвращался мыслями к Озрокову. Уже темнело, когда Борис закончил последний допрос. Но что‑то не давало ему уйти. Наверное, все же срабатывало чутье опытного следователя. И тогда Коган понял, что пора еще раз поговорить с арестованным альпинистом.

Дверь открылась, и дежурный ввел в комнату для допросов высокого худощавого парня, заросшего до самых глаз черной густой щетиной. Коган наблюдал, как Озроков садился на стул, не поднимая глаз, как сложил на коленях сильные широкие ладони, напряженно сцепил пальцы. Сегодня Коган протокола допроса не вел. Стол перед ним был чист, и, видимо, арестованного это смущало. Может быть, он ждал, что его привели сюда, чтобы огласить приговор без суда. Или сообщить, что следствие закончено и будущее решение суда будет однозначным. По всему было видно, что на душе у молодого горца было скверно.

– Ну что, Нур, надеюсь, ты теперь многое понял, – заговорил Коган неторопливо. – Понял, что ты собственную жизнь исковеркал?

– Я вам сказал, почему так поступил, – хмуро и упрямо ответил Озроков.

– Да, я помню, – кивнул Коган. – Любовь девушки хотел завоевать, покорить ее, сделать все, чтобы она вышла за тебя замуж, поняв, что ты настоящий мужчина. Помню. Ты тогда наплевал на Родину, на память предков и стал служить врагам. Но вот что интересно, Нур! Если сейчас сюда войдет эта самая девушка, у вас получится разговор? Как ты думаешь?

– Сюда? Сейчас? – Глаза горца загорелись, и он вцепился в сиденье табурета пальцами.

– Я сказал «если», – махнул рукой Коган. – Увы, мне не удалось узнать, где сейчас твоя возлюбленная. Она ушла с другими в сорок втором через перевал. Но не это важно, ты просто представь, что она придет к тебе, арестованному за измену Родине, к тебе, помогавшему фашистским захватчикам убивать советских солдат. Получится у вас разговор?

– Она мне этого не простит, – тихо ответил Озроков, и его руки безвольно повисли вдоль тела.

– Не простит, – согласился Коган. – А ты думал, что все так просто в жизни? Что весь ее смысл в том, чтобы добиться любой ценой симпатии девушки, в которую влюблен? А жизнь‑то сложнее во сто крат. В этой жизни есть еще твой дом, твои родители, твои предки, друзья, твой народ, твоя страна. Жить на свете сложно, сложно взвешивать, кому и сколько ты обязан сделать, помочь, вернуть долгов. Если бы так было просто.

– Я позор своего народа, – стиснув зубы, процедил Нур.

– И опять все для тебя просто. Или черное, или белое. Нур, пойми, что ты мужчина! Мужчина! На тебе ответственность перед этим миром. Ты думаешь, что виноват, и все, что тебя впереди ждет, – это только наказание за твою вину? А тебе не приходило в голову, что даже сейчас, здесь вот, за решеточкой и с ореолом позора над головой, ты можешь все же вести себя как мужчина, жить как мужчина. Ты альпинист, ты вспомни, как бывает в горах? Не всегда там только два варианта выбора. Тебе приходилось выбирать, спасать товарища или не спасать. Или кого из двоих спасать. Тебе приходилось держать веревку, да так держать, что кровь капала, кожа сдиралась с ладоней до мяса. И выбора у тебя не было, и ты не выбирал, хотя мог бросить, а потом объяснить, что устал, что кого‑то стало жалко, что все равно ведь погибнет человек. Не сейчас, так через пять минут, что все бессмысленно! Ты просто держал, потому что в горах иначе нельзя!

– Это в горах, там свои законы, – пробормотал горец.

– Законы везде одинаковые, если ты имеешь в виду законы мужской чести. И в горах, и на равнине, и в бою, и во время праздничного застолья.

– Зачем вы это мне говорите?

– Затем, что решение тебе принимать надо! – зло бросил Коган. – Нанес вред Родине, своему народу, но ты ведь еще жив, не умер. Так неужели я должен тебе объяснять, что ты должен искупить вину, сделать все, пока твое сердце бьется, чтобы исправить положение, вернуть Родине долг? Да, черт тебя подери, чтобы девушка могла с уважением о тебе подумать, понять, что, даже оступившись один раз, ты проявил мужество и попытался все исправить.

– Что я могу исправить? В прошлое не вернуться.

– Ты можешь спасти множество жизней, Нур! Ты готов это сделать?

– Как? – Озроков поднял на следователя глаза. – Я не знаю, как это сделать.

– Включи голову! Ты был проводником у фашистов. Ты водил боевые группы егерей через горы. Давай вспоминать маршруты, по которым ты их водил и, самое главное, цели, с которыми эти группы шли.

– Про цели мне ничего не говорили, – покачал головой горец. – Мне показывали конечный пункт на карте, куда они хотели попасть. Я проводил. Иногда десять человек, иногда двадцать.

– Судя по снаряжению, вооружению, ты можешь сказать, для чего они шли. Ведь для того, чтобы захватить какую‑то точку на карте, достаточно стрелкового оружия, может быть, легкого миномета и не очень большого количества патронов. Выйти в тыл противника, вступить в скоротечный бой, и позиция захвачена. Но удержать позицию в горах, тем более сделать так, чтобы с нее можно было удерживать перевал, намертво его, к примеру, перекрыть, нужно большое количество боеприпасов. Видел ты у немцев с собой большое количество боеприпасов?

– Нет, – подумав, ответил горец. – Я думаю, что чаще это была разведка. Когда мы доходили до нужного места, меня отпускали, и я возвращался. Часто я не слышал звуков боя в горах. Не знаю, зачем они туда шли. Может, чтобы оттуда наблюдать? Может быть, они потом возвращались по тому пути, который я показал, и я им уже не был нужен.

– Часто так было, что группа немцев брала тебя проводником, доходила до нужного места и оставалась там, а ты потом звуков боя не слышал?

– Нет, не часто.