Времени нет
«Так. Что тогда? Садист. Псих‑одиночка… Или не одиночка, а клуб по интересам. Богатые кесарийские извращенцы, золотая молодёжь. Где‑нибудь наверху стоит инфракрасная камера. Они смотрят и веселятся… Заключили пари, сколько, например, этот старик протянет на одной воде. Или просто хотят насладиться мучениями живого существа, как гадкие дети, которые бабочкам крылья отрывают. Тогда и параша – никакая не гарантия… Но вот что не вяжется: я ведь могу парашу эту разбить и черепком очень незрелищно вскрыть себе вены. И не будет никаких особенно интересных мучений».
Тут снова стало страшно. На этот раз съехал с волны ужаса, заорав во всю глотку:
– Не дождётесь, мерзавцы!
Буквально физически ощутил, как крик увязает в стенах.
«А с другой стороны, может, он или они этого и добиваются… Чем не зрелище?.. Короче! Не будем принимать эту гипотезу за рабочую из‑за её ничтожно малой вероятности. Сюжет для триллера убогого, не более… Скорее всего тот, кто меня сюда посадил, хочет чего‑то от меня добиться. Пытается сломать, чтобы был посговорчивей. Вымогатели какие‑нибудь. Денег хотят. Думают, раз старикашка в Кесарии живёт, значит, богатый. Надо быть к этому готовым. Только и всего. В конце концов ничего страшного пока не происходит… Голова вот только болит…»
Казалось бы, пришёл к логичному умозаключению, и можно было бы начать продумывать тактику дальнейшего поведения, покрутить варианты взаимодействия с похитителями. Но что‑то все равно продолжало смущать… Что‑то странное… И вдруг понял.
«Сон этот! Вот что! Аниматор этот… Он спросил меня, я ответил… Я его понимал, и он меня понял. Но язык! Что это был за язык? Не русский, точно…»
Здесь, в Израиле, с теми, кто не понимает русского, можно объясняться по‑английски. «Англит» тут знали все, кроме совсем уж диких арабов, с которыми и говорить было не о чем. Любознательный из сна заговорил первым, не на русском и не на английском, потом начал хватать руками и хамить.
«Вот тут как раз и нашло на меня какое‑то помрачение. Волна гнева. Я хотел ответить грубой бранью, что странно и для меня нехарактерно… Но вместо этого получилось нечто вполне пристойное, хоть и нескладное… Но позвольте! Это же… Латинский? Ну да… Я откуда‑то знаю, что это латинский… И я откуда‑то знаю латинский?!»
От потрясения хотел вскочить, но был тут же остановлен болью в затылке. Аккуратно опустился на место и занялся переводом произвольных предложений с русского на латынь и обратно. Мёртвый язык был подвластен совершенно, можно было даже думать на нем, абсолютно не переводя на русский…
Утвердившись в этом, решил проверить, а не стали ли известны ещё какие‑нибудь новые языки… Покопавшись во внутренних словарях, выяснил, что неплохой английский остался на том же уровне, что и раньше. Убогий французский так и остался убогим… По нескольку фраз на немецком и испанском…
На иврите тот же набор слов, которого даже в магазине не хватает.
На арабском лишь «Собакин хер!». Все русские в Израиле знают, что это значит «Доброе утро!»
На итальянском, кроме слов, которые знают все, только: «Кванто коста квеста ривиста?» Наверное, теперь бы что‑то понял, если бы услышал фразу на этом потомке латинского, но сам не смог бы построить предложение.
Что там ещё? По паре‑тройке слов, в большинстве своём выражающих приветствие или благодарность, на языках некоторых бывших союзных республик… Здесь ничего нового…
«Конничива», «оригато» и «сайонара» на японском… И того меньше на китайском.
Проведя лингвистическую ревизию, заинтересовался следующей мыслью: а не добавили ли чудесным образом приобретённые языковые навыки каких‑нибудь фактических знаний из истории народов, некогда говорящих на латыни?.. Нет. Не добавили. Все та же школьная программа про Древний Рим, плюс несколько книг и фильмов…
И вот тут спокойно и ясно осознал, что сошёл с ума!
В своей профессиональной деятельности сталкивался с проблемой изучения иностранных языков и знал разницу между ксеноглоссией и глоссолалией. То есть паранормальной способностью, появляющейся обычно после удара молнией, говорить на незнакомых языках (в это, как убеждённый материалист, не верил), и бредом пускающего пузыри сумасшедшего, воображающего, будто он говорит с ангелами.
«Сумасшествие все объясняет! Во время операции в мозгу что‑то повредили, и вуаля! – сижу я в кромешной тьме и сам с собой на самодельном языке разговариваю, принимая его за латинский… А на самом деле я во вполне обыкновенной палате самого обыкновенного сумасшедшего дома. Но почему же тогда в ней нет кровати или на худой конец матраса?!»
Снова прилёг и, повозившись, нашёл более‑менее комфортное положение.
«А потому что это не палата, а что‑то вроде больничного карцера. Я откусил нос санитару или пытался надругаться над медсестрой и отбываю сейчас наказание».
И тут поразила следующая странность. Все это время, несмотря на головную боль, постоянно ощущал прилив энергии. Его можно было списать на адреналиновое возбуждение, но не могло же оно длиться вечно…
Ещё раз исследовал себя и с удивлением ощутил под пальцами упругую мускулатуру и отсутствие жира на животе и боках… Это только подтверждало версию о психическом нездоровье.
Попытки определить своё психофизическое состояние были грубейшим образом прерваны раздавшимся сверху грохотом, который показался ему ужасающим после абсолютной тишины. По глазам больно ударил яркий свет. Кто‑то спросил:
– Эй! Ты живой там?
– Не знаю, – честно ответил он.
Рядом, чуть не зашибив, ударила об пол расшатанная деревянная лестница.
– Поднимайся! – скомандовал кто‑то.
Несмотря на то, что каждое движение вызывало у него боль и дурноту, довольно легко вскарабкался наверх. Едва голова показалась над краем ямы, ему велели остановиться и крепко перетянули руки за спиной верёвкой. Потом, взяв за плечи, выдернули целиком на свет белый и поставили на ноги. Затылок взорвался болью, он чуть не потерял сознание и зашатался. Упасть не дали, ухватив за ткань рубахи.
Глаза не успели привыкнуть к свету, яркое солнце резало их бритвой, и он не мог разлепить веки, как ни старался.
– А хорошо его декурион по башке приложил… И ведь не сдох, собака иудейская. Ну! Идти можешь? – прозвучал уже знакомый голос.
Его совершенно по‑хамски встряхнули. Один глаз удалось разлепить на мгновение. Он успел разглядеть двоих людей в тех же идиотских костюмах древних воинов, что и во сне. В одном из них по лексике и по синему кровоподтёку на подбородке он опознал давешнего грубияна. И снова дикий гнев, ранее несвойственный интеллигентному в общем человеку, лишил его возможности контролировать свою речь.
– Да кто вы, совокупляться в уста, такие?! – возопил он. – Никуда я с вами, мужеложцами, идти не собираюсь!
Коротко посовещавшись, «воины» подхватили пленника под руки с двух сторон и почти понесли куда‑то, ему оставалось только успевать переставлять ноги.
Пока его волокли, глаза попривыкли к свету.
