Всадники

Трюизм – то, что каждый начинающий автор пишет первую книгу про себя. Успех и какую‑никакую славу Эдуарду принес автофикшен «Бурые стены» про детство‑отрочество‑юность в суровых спальных районах уральской провинции. В книге Желтухин, немало сочиняя, красочно живописал свою биографию в лихих девяностых и сытых нулевых, которые в отстававшей от крупных городов провинции не были ни сытыми, ни лихими. Были просто бедными и безрадостными. Хотя «литературных допущений» в романе было полно, Эдуард действительно владел материалом. Критики отметили выразительные типажи персонажей, узнаваемые декорации глубинной хтони и неожиданные повороты сюжета.

«Бурые стены» выиграли региональную литературную премию «Малахитовый пегас», потом их заметило и выпустило большое издательство из Москвы. «Суровая правда о суровых людях» – значилось на обложке. Роялти были копеечные, и выплатили их с задержкой в два квартала, но когда Желтухин увидел, что «Стены» отрецензировал известный литературный критик в ведущей газете страны, он понял, что вся жизнь – в столице и надо перебираться туда. И он сдал оставшуюся от бабки однушку и сел с небольшим чемоданом на автобус до Челябинска, а там – на самолет до Москвы. Шел две тысячи одиннадцатый год.

Аванса от сдачи квартиры и денег с роялти хватило, чтобы снять на месяц квартиру где‑то в Люберцах, которые по переезде оказались первым негритянским гетто в России. К такому жизнь Эдуарда не готовила. В первую же ночь под окнами дома разразилась массовая драка между африканцами и кавказцами. В ход шли ножи, биты, перцовые баллончики и деревянные палеты от коробок с бананами. Кто‑то громко кричал ”fuck”, кто‑то вопил от боли, был слышен звук бьющегося стекла. Полиция приезжать не торопилась. Наутро в новостях сказали, что в случившемся виноваты скинхеды, а на выходе из подъезда огромный страшный негр со шрамом под глазом улыбнулся Желтухину золотыми зубами и предложил купить косяк. Эдуард тоже улыбнулся, вежливо отказался и пообещал себе, что переедет из Люберец, как только найдет работу.

Через три недели он устроился в рекламное агентство ”Media masters” копирайтером и сменил Люберцы на Марьино. Некое подобие стабильности позволило задуматься о продолжении писательской карьеры. И вот тогда Эдуард заметил, что лучше всего писать у него получается о том, что он сам пережил. Не откровение для писателя, но проблема была в том, что проживаемое он описывал неплохо, его рассказы брали в литературные журналы вроде «Юности» или «Дружбы народов», а вот выдумывать получалось скверно. Там, где надо было включать фантазию, текст у Желтухина стопорился, и муза его покидала.

Писательская слава мимолетна: проходит пара месяцев, и тебя – даже не с Олимпа, а его подножия – оттесняют уже десяток других новых дерзких авторов‑выскочек. Россия литературоцентрична: в ней пишут и охранник на парковке, и сельская учительница, и глава строительной фирмы в столице. Да и рукописей куда больше, чем редакторов и издательств. Эдуард все это хорошо понимал, как и понимал, что пора садиться за вторую книгу, но фантазии не было, вдохновение не шло. Именно тогда случился первый опыт, как его потом окрестил Желтухин, «письма по Станиславскому».

 

* * *

 

Эдуард познакомился с Олей на каком‑то фуршете‑презентации новой книги маленького издательства, которое через пару лет купило издательство‑монополист и превратило в одну из своих «младших» редакций.

Оля тоже была младшим редактором. Первое, что увидел Желтухин при знакомстве, были Олины пальцы с искусанным маникюром, первые схватившие пирожок с подноса, к которому тянулся Эдуард. Он провел глазами по фигуре воришки: черные кожаные сапоги на низком каблуке, ажурные дымчатые колготки, длинный и немного потрепанный вязаный темно‑синий свитер, маленькая грудь, лицо без макияжа. Губы бледные, тонкие и обветренные, под нижней – раздражение, нос аристократически тонкий, впалые щеки, глаза с прищуром, зеленые, умные и в круглых очках. Голова мытая, волосы русые, разделены пробором и собраны в пучок.

– Простите, Эдуард, это я от стресса: моя первая книга.

– Вы меня знаете? – поразился Желтухин.

– Ну конечно: «Бурые стены». Я тоже из уральского городка, у нас, правда, такой жести не было, может потому что я девочка.

– То есть это вашу подопечную презентовали? – сменил тему Эдуард. – Ну, за это надо выпить!

Оля слегка зарделась и потянулась за бокалом.

Судя по описанию, книга подопечной была какая‑то муть. Автор на презентации обещала «аллегорически бичевать юнгианские архетипы и фрейдизм современного общества через историю глубокой личной травмы». Желтухин по одной подводке понял, что слушать ему это не хочется, но знакомые пригласили, а желание пирожков и вина на фуршете пересилило. Но презентация продолжалась полтора часа, и Эдуард уже через десять минут понял, что появление на ней было ошибкой. А теперь он понял, что Оля тоже станет ошибкой, ему хотелось почему‑то впиться в эти бледные тонкие губы и узнать, что там под растянутым синим свитером. Ему всегда нравились умные, слегка неряшливые ботанички, таких почти не было в его бурых стенах.

В две тысячи одиннадцатом году из уст человека, не связанного с психологией, еще редко можно было услышать слова вроде «созависимость» и «токсичные отношения», осознанностью тоже почти не баловались. Все это услышал и понял Эдуард гораздо позже, а тогда с Олей у них случился, как говорят, «бурный роман».

Все как‑то было неровно, негладко, с вечными ссорами и обидами. Он смеялся над бичеванием юнгианских архетипов и говорил, что это словоблудие, а Оля воспринимала все эти буквопродукты всерьез, кивала, соглашаясь с авторами, и морщила лобик на особо заумных изречениях. Эдуард был не дурак выпить и покурить, а она не переносила запах табака и употребляла бокал вина раз в полгода. Желтухин мог посмотреть боевик с Уиллисом, а она предпочитала артхаус и Годара. Ему нравился рок, а ей – танго. Он любил сзади, а ей вечно было больно и неудобно.

Они ругались, кричали, мирились, расходились по углам и, кажется, действительно любили друг друга. В минуты примирений она обхватывала его плечи, целовала в блондинистую макушку и говорила, что он «автор ее главных строк». Эдуард же отвечал с нежностью, что своим появлением она «отредактировала его жизнь».

Работа копирайтером давала какие‑то деньги на существование, а буря эмоций от романа и последовавших гормональных качелей дали толчок новому творчеству. Эдуард с энтузиазмом засел за новую книгу, задуманную в жанре магического реализма в декорациях русской провинции, строчил ночами, запустив руку в шевелюру, рисовал сценарные схемы и заполнял карточки персонажей, но… Запала хватило буквально на два‑три месяца. Желтухин физически чувствовал, как его обгоняют молодые и дерзкие конкуренты из провинции реальной, у которых и с фантазией было лучше, и писали они быстрее, и имели подвешенный для выступлений на книжных ярмарках язык. Решать проблему нужно было неким радикальным способом.

 

4. Не верю

В тот вечер Оля пришла к нему довольно поздно, усталая: на работе что‑то не ладилось с юнгианством в последнее время.