Всадники

Больше, чем яростно описывать кровавую войну Руси с ордынцами, Желтухин хотел теперь только одного – стрелять из лука. По приезде в Москву, в паузах между литературной страдой, он записался в спортивный клуб, но на первом же занятии его ждало разочарование: никаких видений от прикосновения к рукояти не последовало, да и стрелы он выпустил в молоко. Как так круто у него получилось стрелять на «Славиконе», было совершенно непонятно. Впрочем, будучи человеком рациональным, он списал все случившееся на приток адреналина от стрельбы по яблоку на его голове.

Однако, несмотря на провальное первое, да и второе занятие, после тренировок Эдуард почувствовал себя еще более вдохновленным на писательство. С тех пор регулярная стрельба стала для него еще одним источником вдохновения, но куда более слабым, чем черная магия Станиславского.

Желтухин снова месяц не вылезал из квартиры, выходил лишь пострелять из лука и купить что‑то поесть, чтобы не умереть с голодухи, пища его особо не интересовала, и рацион в эти дни состоял в основном из крошащегося над клавиатурой черного хлеба, сыра, колбасы и крепкого чая. Ордынцы и русичи на слетающих с его жирных от еды пальцев страницах сходились в сече на реках (ничтоже сумняшеся он пару раз на иной лад пересказал битву на Калке), в дубравах и горящих кремлях, и захватчиков нещадно били палицами, мечами‑кладенцами и разили роем смертоносных стрел. Когда в ночи он, иссякнув, переставал писать и засыпал, то все равно видел текущие в русские земли потоки монгольской конницы, чернеющее от стрел небо и пожары, а как‑то раз даже проснулся от стука копыт летящего впереди отряда всадника на белом жеребце.

Однажды у него, в утренней бредовой полудреме, даже скользнула мысль – оригинальная версия настоящей причины монгольского вторжения. Они пришли на русские земли потому, что бежали от чудовищной болезни, охватившей их земли, от прикосновения которой быстро в ужасающей лихорадке сгорал и стар и млад. А причиной болезни почему‑то был он сам. Еще он видел коня, кажется, того самого, что уже будил его звуком копыт, пристального смотревшего ему в глаза. Конь долго буравил взглядом не моргая, а потом мотнул головой, истошно заржал и распался на стаи мерзко пищащих крыс, хлынувших врассыпную. Проснувшись, Эдуард даже покрутил идею в голове, обдумывая, не стоит ли добавить таинственную эпидемию в сюжет книги, но решил не усложнять, да и испугался быть обвиненным в копировании популярного тогда «Вонгозера». Вместо этого, добавил еще сражений и зарисовки из жизни монгольских кочевых лагерей.

Наконец, рукопись была сдана. Эдуард, не выдумывая, еще раз устроился копирайтером, только на полставки, а в остальное время решил писать рассказы: почувствовал, что готов к публикации собственного сборника. Писалось вяло, но Желтухин не переживал, не использовал магию и просто ждал публикацию романа.

Через три месяца он вышел. С подачи какого‑то маркетолога в СМИ окрестили «Мамая» «романом‑пеплумом», известная критикесса Марина Зильберштейн в передаче на радио полчаса, захлебываясь, рассказывала о том, что батальные сцены по размаху и таланту автора напомнили ей Аустерлиц из «Войны и мира», а под Тверью реконструкторы воспроизвели одно из сражений романа. Это была крупная заявка на успех и прямая дорога в обещанные редактором лонг‑ и шорт‑листы.

Вот только потом все полетело, как у Егора Летова.

 

* * *

 

Кутаясь в пальто, он с недоверием оглядел возвышавшийся над ним импозантный особняк на набережной канала Грибоедова. Здесь, в таком месте? В пяти минутах от Невского?

«Поезжай в Питер, там бордели хорошие». Так сказал ему вусмерть пьяный писатель из первой десятки на литературной пьянке в пабе ”Holy Molly”, посвященной чествованию «Мамая». К тому времени Эдуард уже пару месяцев купался в славе и получил первый в жизни солидный гонорар. Почему бы не совместить приятное с полезным, подумалось ему тогда, и он отправился с размахом праздновать в культурную столицу. Сходить в Эрмитаж. Проехаться на речном трамвайчике. Насладиться просторным Невским с его булочными и книжными. Ну и воплотить свою влажную фантазию, во‑первых, для души, а во‑вторых, для своего метода, ведь эротический триллер удался на славу, а он думал, как дальше ковать железо, пока горячо. Сегодня и здесь Эдуард возьмет двух блондинок, как всегда мечтал. А что, писатели‑классики тоже ездили к мамзелям, чем он хуже?

Ну дворец и дворец. А что, притону здесь, что ли, быть? Он пожал плечами и набрал домофон.

– Да?

– Здравствуйте, я звонил. Михаил.

– Номер тридцать три. Поднимайтесь.

Динамик призывно пропиликал, замок поддался, и тяжелая деревянная дверь пропустила Желтухина в чрево парадной. Он медленно зашагал по шикарной резной лестнице наверх. По дороге неслись мысли: а что находится в других квартирах, а как жильцы относятся к соседству с борделем, а хорошая ли здесь звукоизоляция?

Пока Эдуард поднимался, он почему‑то вспомнил Олю и ее сообщение про хламидиоз. Немного придя в себя от эйфории после стрельбы из лука на фестивале, он бросился искать в интернете про это заболевание, передающееся половым путем. Прочитанное его испугало: гной из уретры, зуд, жжение при мочеиспускании. Стоя в загаженном синем биотуалете, заботливо привезенном организаторами для ролевиков, Эдуард даже силился выдавить что‑то страшное из члена, а вернувшись в Москву, пошел и сдал болезненный анализ. Из‑за чертовой Оли хмурый уролог засунул ему в уретру ватную палочку сантиметров на десять! Естественно, никакого хламидиоза у него не нашли. Да… Хламидиоз. Предохраняться тут нужно будет хорошо. Эдуард нервно похлопал рукой по предусмотрительно купленной пачке презервативов в кармане. На месте.

Наконец, он остановился перед нужной квартирой с бархатно‑бордовой дверью и потянулся к звонку, но дверь приоткрылась сама.

– Здравствуйте, проходите, – улыбнулась молодящаяся брюнетка в довольно откровенном розовом платье. – Мы вас ждали. Тапки берите вот одноразовые.

«Наверное, мамка», – подумалось Желтухину, неловко вылезающему из обуви.

– Вот сюда, пожалуйста. Присаживайтесь на диванчик, сейчас наши девушки подойдут.

Мамка удалилась, а Желтухин остался один в просторной комнате с приглушенным светом и обоями под черный бархат. Он был в таком месте в первый раз и нервничал: сидел один на краешке дивана, как школьник, ждущий оценки, и смотрел то на дверь комнаты, то на экран телефона. А если это разводилово какое‑то? Сейчас ворвутся журналисты и станут его снимать: известный писатель пойман за прелюбодейством в центре Петербурга. Или Марина Зильберштейн зайдет и осуждающе покачает головой. Или менты накроют бордель и подкинут ему порошок. Или бандиты изобьют и отнимут все деньги, потом даже в полицию не пойдешь… Он нервно потер мозоль от стрельбы из лука. Сейчас бы пострелять. Это бы его успокоило и охладило разгулявшуюся фантазию…

В коридоре раздался девичий смех и цоканье каблуков.