Выжига, или Золотое руно судьбы
– Не туда смотришь, – хмуро бросил лейтенант.
– Цо? – не понял Кшиштоф. – Цо му́вишь, пьес?[1]
– Я говорю, смотришь не туда, – повторил Мазур, пропуская пса мимо ушей.
Главная опасность шла сейчас не оттуда, где рвались гранаты и гремели выстрелы. Если немцы оттеснят партизан и прорвутся с той стороны, где идет бой, они с Кшиштофом увидят это сразу. Скрытая, а потому особенно страшная угроза могла проявиться с другого конца поляны – там, где сейчас пока было тихо. Фрицы могли обойти партизан с фланга и неожиданно появиться там, где их никто не ждал. Именно туда, в тишину, и следовало смотреть в первую очередь.
Поняв кое‑как, о чем говорит лейтенант, поляк выбранился по‑черному. Однако теперь он все‑таки посматривал и в другую сторону – туда, куда советовал русский.
Шальная пуля ударила в дерево над головой, щепка отскочила в сторону, чуть не разорвав Кшиштофу ухо. Партизан пригнулся, чертыхнулся и повалился на траву рядом с Мазуром. Тот, чтобы не упираться носом в землю, уже лежал на боку. Автоматные очереди стали реже и короче – обе стороны экономили патроны. Партизан и разведчик с тревогой прислушивались к паузам между очередями: не раздастся ли собачий лай – спущенные с поводка овчарки могли вывести фрицев прямо к их убежищу. Но собаки не лаяли: похоже, немцы не взяли их на операцию, чтобы случайно не спугнуть партизан.
– Видно, сильно вы насолили фрицам, взялись они за вас не шутя, – заметил Мазур.
Кшиштоф ничего не сказал. Он напряженно всматривался в ту сторону, откуда доносилась стрельба. С минуту оба молчали, потом лейтенант заговорил.
– Долго будем так лежать? – спросил он, поворачивая голову к партизану.
– Холе́ра сы́ну![2] – поляк скрипнул зубами. – Цо хцешь?
– Вопрос не в том, чего я хочу, – Мазур заговорил неожиданно обстоятельно и солидно, словно не лежал в лесу носом в землю, а читал доклад на симпозиуме, – вопрос в том, чего мы хотим. А точнее сказать, не хотим. А не хотим мы, чтобы, во‑первых, нас перестреляли тут, как куропаток, во‑вторых, чтобы отряд ваш фрицы порвали на клочки. Для этого не нужно пытаться перебить всех фрицев, тем более что и сделать это все равно нельзя. Нужно убить только одного у них, а именно старшего по званию.
И он объяснил ошеломленному Кшиштофу, что славяне ведут войну не так, как немцы. Если у русских убили командира, на его место тут же встает младший по званию. Если убили всех офицеров, всегда найдется ефрейтор или рядовой, который крикнет: «Слушай мою команду!» – и у подразделения образуется новый командир. Но даже если перебьют всех вообще и останется всего один боец, он все равно скажет себе самому: «Слушай мою команду!» – и пойдет в атаку, и умрет, если надо, но долг свой все‑таки выполнит. А вот у немцев все по‑другому. У них, если убили командира, все подразделение превращается в толпу, в стадо, и только и может, что беспорядочно стрелять наугад во все стороны, и в конце концов слепо бросается наутек.
– Убить надо главного фрица, понимаешь? – толковал старлей. – Добраться и всадить ему пулю промеж глаз. Но ты, конечно, этого сделать не можешь. А вот я могу.
– Длячэ́го? – изумленно переспросил поляк. – Длячэго ты мо́жешь, а я не мо́гэ?[3]
– Потому, – отрезал Мазур. – Потому что у меня специальная подготовка. Потому что ты польский хлоп[4], а я войсковой разведчик, понял, нет?
Кшиштоф неистово забранился в ответ. Мазур между тем только посмеивался, слушая, как тот выплевывает из себя самую черную, самую отвратительную брань.
– Да, надул я вас, братцы, не спорю, – сказал он, когда поляк на миг умолк. – Но ты сам подумай, что было бы, если бы я вам правду сказал? Да вы бы меня сию секунду повесили на самом толстом суку, даже пули бы тратить не стали. А зато теперь я живой и могу вам помочь, понимаешь ты это? Весь ваш отряд могу спасти… – Он прислушался к редеющим очередям и добавил: – Точнее, тех, кто еще живой.
Несколько секунд Кшиштоф угрюмо молчал, потом хмуро взглянул на Мазура: что надо делать?
– Во‑первых, – начал лейтенант, – руки мне развяжи. Во‑вторых…
Но досказать не успел: на поляну, словно стая орангутанов с автоматами, ворвались эсэсовцы. Увидев это, Кшиштоф рявкнул: «Уче́кай!»[5], выставил перед собой автомат и, поднявшись с земли в полный рост, с криком «Дря́не фашисто́вские!»[6] дал по врагу длинную очередь.
Мазура два раза просить было не надо. Он перекатился под куст, подобрал ноги, поднялся и ломанулся сквозь чащу, как молодой лось. Разогнаться по‑настоящему ему мешали связанные за спиной руки, бежал он хоть и в три погибели, но все равно быстро, резво.
– Дурак, вот дурак, – кусал он губы на бегу, пригибаясь и старясь не споткнуться о корни, торчавшие из земли. – Ну, дряни, ну, фашистовские, но зачем же помирать?! Зачем на рожон переть? Можно же было как‑то по‑умному, по‑хитрому…
Но поздно, поздно уже было по‑умному и по‑хитрому. Не захотел Кшиштоф по‑умному, захотел умереть в полный рост. Умереть как истинный сын Польши, умереть и забрать с собой на тот свет как можно больше врагов.
А Мазур все бежал и бежал, уже ни о чем не думая, ничего не видя. Наконец, окончательно выбившись из сил, упал под плакучей березой, низко склонившей над землей зеленые свои гибкие ветви, и, задыхаясь, стал прислушиваться.
В лесу стало тихо, никто больше не стрелял: то ли отряд все‑таки ушел из‑под огня, то ли эсэсовцы перебили всех до единого. И хотя каратели, сами того не зная, спасли разведчику жизнь, но не радовался этому Мазур, не мог радоваться: перед мысленным взором его все еще стоял во весь рост Кшиштоф, отчаянно поливающий автоматными очередями фашистских гадов, как наяву, глядел в глаза недоверчивый рыжий Збигнев, да и больного, задыхающегося от жара командира польских партизан было жалко почти до слез.
Глава четвертая. Приказано взять живым
[1] Co mówisz, рies? (польск.) – Что болтаешь, пёс?
[2] Cholera synu! Co chcesz? (польск.) – Чертов сын, чего ты хочешь?
[3] Dlaczego? Dlaczego ty możesz a ja nie mogę? (польск.) – Почему? Почему ты можешь, а я нет?
[4] Chłop (польск.) – крестьянин.
[5] Uciekaj! (польск.) – Беги!
[6] Faszystowskie dranie (польск.) – Фашистские ублюдки.
