Я есть…
Абсолютная тишина, чистая, протяжная, безмятежная. Словно за дверью и вовсе нет жизни: не капает вода из крана, не гудит пылесос, не бьют часы, не хлопает форточка. И это полное, глубокое беззвучие испугало Степаниду. Она в изнеможении опустила руки и всхлипнула. Отчаяние и детская обида накрыли ее, но она с собой быстро справилась. Решительно достала телефон и, глядя на заветный листочек, поспешно набрала номер преподавателя.
Она терпеливо ждала. И, словно сжалившись над ней, где‑то в глубине квартиры раздались трели звонка. Не дожидаясь ответа, Степанида лихорадочно нажала на кнопку отбоя и, что было силы, заколотила в дверь кулаком. Неожиданно, в ответ на ее стук, распахнулась дверь в квартире напротив. Седая дама с незамысловатым пучком на голове важно выплыла на лестничную площадку и, придерживая полы длинного атласного халата, надменно оглядела девушку с ног до головы.
– Что происходит? Ты чего тут хулиганишь?
– Извините. Я из университета, к преподавателю пришла. Он не открывает, а я волнуюсь.
– Твое волнение больше похоже на хулиганство. Прекрати шуметь, – дама недовольно переступила с ноги на ногу. – Весь подъезд уже на ноги подняла.
Она исчезла так же быстро, как и появилась, сердито сверкнув глазами на прощание. И, словно в ответ на ее слова, в квартире Валентина вдруг послышались шаркающие шаги, гневно заскрежетал замок, и на пороге показался худой бледный мужчина.
Выглядел он ужасно. В полинялых, вытянутых на коленях спортивных штанах, в футболке неопределенного цвета, в тапочках на босу ногу. Всклокоченный, небритый и с шерстяным шарфом на шее, Валентин едва стоял на ногах.
Держась рукой за косяк, он, прищурившись, изумленно уставился на девушку, не узнавая ее.
– Вам кого?
Степанида, чувствуя, как внутри разливается горячая щемящая нежность, прошептала, дрожа от волнения:
– Валентин Ильич, вы не узнали меня? Я – Степанида Зорина. Стеша. Ваша студентка с пятого курса.
Он помолчал, осмысливая услышанное, и вдруг, узнав ее, смущенно покраснел до корней волос.
– Вы? Зачем вы здесь?
– Валентин Ильич, – Степанида засуетилась, боясь, что он ее прогонит, – я пришла вас проведать, меня наша группа отправила. Пожалуйста, разрешите…
– Что разрешить? – закашлявшись, прохрипел он. – Не понимаю. Что вам нужно?
– Разрешите войти?
– Нет… – испуганно съежился Валентин Ильич. – Нельзя, простите. Зачем?
– Я специально приехала, чтобы вас навестить…
– Но ко мне нельзя. У меня такой кавардак! Я болею уже две недели, не до уборки было.
Но Степанида уже пришла в себя и, не слушая бормотания смущенного преподавателя, решительно шагнула ему навстречу.
– Здесь холодно. Не стойте на сквозняке. Пропустите. Я все сделаю.
Он ошарашенно отступил назад, беспомощно прислонился к стене.
– Вы ставите меня в неудобное положение, – едва держась на ногах от слабости, прошептал он. – Мне неловко. Это лишнее!
Она, не слушая его, сняла пальто, сбросила ботинки, и, обернувшись, захлопнула за собой входную дверь.
– Валентин Ильич, ложитесь в постель. Я сделаю вам чай. Вы сегодня ели что‑нибудь?
Он походил на маленького мальчишку: растрепанный, растерянный, исхудавший…
Мужчины вообще не умеют болеть, сразу превращаются в беспомощных существ, боятся лекарств и совершенно теряют присутствие духа. Обычно они сразу укладываются в постель, ожидая горячего внимания и всевозможной заботы. Им хочется опеки, покровительства и бесконечной ласки.
Преподаватель, не ожидавший появления своей студентки, совершенно смешался.
– Так вы ели сегодня или нет? – вздохнула Стеша.
– Не помню, – он пожал плечами, – кажется, завтракал.
– Все понятно. Ложитесь. Дайте мне минуту. Я помою руки и сделаю вам чай.
На кухне царил хаос. В раковине громоздилась гора грязной посуды, на столе стояли чашки, в блюдце засыхал порезанный лимон. Холодильник был девственно чист и пуст. На верхней полке одиноко грустила банка с каким‑то засахаренным вареньем, а в шкафу обнаружился лоток с остатками загустевшего меда.
– Все гораздо хуже, чем я предполагала, – озадаченно присвистнула Степанида.
Минут через десять она вошла в комнату, где на диване лежал Валентин Ильич, с чашкой свежезаваренного крепкого чая.
– Валентин Ильич, сразу хочу вам сказать, что я не уйду, пока вы не поправитесь. Буду за вами ухаживать.
– Вы с ума сошли? С какой стати? Ни в коем случае!
– Не тратьте силы. Я не уйду. Буду вас кормить и лечить.
– Зачем? Ну, пожалуйста, – Валентин испуганно заморгал красными глазами. – Я не могу вам это позволить! Это совершенно не нужно! И неудобно. За чай спасибо, но уходите.
– Не спорьте, это бесполезно, – она обрела обычные для себя присутствие духа и уверенность. – Соглашайтесь. Сейчас я здорова, а вы больны.
Он, сбитый с толку ее напором, поднял на нее умоляющий взгляд.
– Спасибо, конечно, но… Это как‑то неправильно. Я чужой вам человек, я ваш преподаватель, мне неловко. Как вы не понимаете?
– Перестаньте. Я все понимаю, но не уйду ни за что, – Стеша подвинула к дивану табурет, поставила на него чай и мед в блюдце. – Вот, пейте чай. И не обожгитесь – кипяток, – она заботливо наклонилась и подоткнула ему подушку. – Садитесь поудобнее. Не волнуйтесь, я умею ухаживать за больными. И вас выхожу, будете как новенький. Вы лекарства пьете? Что врачи говорят?
Он, пораженный происходящим, словно онемел от замешательства, но потом, чувствуя бесполезность сопротивления, взял себя в руки.
– Врач приходил два раза. Антибиотики назначил. И еще какие‑то лекарства.
– Вы их пьете?
– Что‑то пил, но не все. Остальное еще не купил. Друг обещал заехать, привезти.
– Господи! Вы здесь столько лежите и толком не лечитесь? Валентин Ильич, разве так можно? Что ж вы как ребенок!
– Вы говорите как моя мама, – мужчина улыбнулся краешком бледных губ. – Нет, я, конечно, лечился. Антибиотики пил, мне уже легче.
– Так, все ясно, – девушка достала из своей сумки кошелек, взяла шапку. – Давайте мне рецепты и скажите, где здесь магазин найти, поближе желательно.
– А магазин‑то зачем?
