Заплатить за все
А Горелов перехватывает за талию одной лапой, а второй как‑то очень ловко цепляет сразу оба моих запястья, прижимает за спиной. И я оказываюсь в его руках полностью, словно в коконе замотанная, задыхаюсь от ярости, адреналина, бушующего в крови, дикости какой‑то, какой от себя вообще не ожидала!
Дергаюсь, прекрасно понимая, что не смогу оказать достойного сопротивления, слишком сильный, сука, рычу:
– Пусти, тварь! Это нападение!
– Определенно, нападение… – кивает он серьезно, а затем впивается в мои губы жестким, кусающим поцелуем!
Глава 4
Это полный и окончательный пиздец, если Горелый что‑то понимает в этой жизни.
Его слова, его действия, вообще все, что происходит конкретно в эту минуту.
Проклятая девка, забравшая у него шесть лет жизни, на мгновение замирает, явно не ожидая такого треша, а затем проявляет свою адскую суть, принимаясь рычать, кусаться и бить его по плечам кулаками, нехилыми такими, жесткими, и, одновременно, ногами, норовя засадить коленями по яйцам.
И хорошо, что мелкая такая, никуда не попадает, хотя очень старается.
А Горелый неожиданно получает не просто привет снизу, а, буквально, приветственный удар по морде!
Нет, не стоило, все же, на нее столько дрочить в камере!
Плохо сказалось на башке, не туда повело!
Горелый хотел только воспитательное мероприятие, длительное, насыщенное, разнообразное… И последовательное.
Он планировал сначала напугать стерву до нервной икоты, сделать так, чтоб тени своей шарахалась, чтоб жизнь ей настолько же не в кайф стала, как и ему все эти шесть лет!
Поиметь ее Горелый хотел, конечно, но не в основной программе, так сказать. Это реально было в планах в последнюю очередь, потому что тут без принуждения не обошлось бы, вряд ли девка прониклась бы к нему чем‑то добрым и ноги раздвинула, слишком уж ядовитая тварь. Хотя, если раздвигала перед своим начальством, а она явно раздвигала, их переглядки в зале суда только слепой и тупой мог не заметить, так мысленно ему подмахивала, что все остальные словно в их игрульках постельных оказывались, причем, даже не зрителями…
Значит, она – та еще продажная сука, умеющая подстраиваться под любого мужика. Может, и под Горелого легла бы, если б больше предложил…
И ляжет.
Сама.
Принуждать бабу, даже такую суку, которую только и нужно ставить на колени и ебать в рот, пока не кончит, все же, западло.
И радости никакой.
Потому в камерных фантазиях Горелого не было крови и боли. Он не любитель такого, зачем себя переламывать?
А вот испуганные глаза проклятой сучки, когда доберется, наконец, поставит на колени и будет жестко, до криков, до диких стонов, драть, пока член не сотрет, пока испуг не переплавиться в похоть, чтоб сама тянулась, сама подмахивала, сама потом бегала за ним, выпрашивала… Вот эти глаза и эти фантазии в башке крутились постоянно. Можно сказать, были спасением все эти шесть лет, так бездарно проебанные.
А Горелый уже не в том возрасте, что запросто дарить какой‑то хитровыделанной твари время своей жизни и не хотеть получить за это достойную компенсацию! Ну вот скажите, разве не прав? Прав!
Именно с такими мыслями, с такими намерениями и ехал он в этот богом забытый угол, которого даже на гугл‑картах нет!
Три раза не в ту сторону сворачивал и лишнюю сотку мотал, пока не соображал, в чем дело и не возвращался, от души матеря русские просторы.
Только на нерве и бешеной целеустремленности и выехал. Оказалось, что другим концом эта забытая деревня примыкала к трассе, по которой гоняли на бешеных парах фуры, но кто бы это указал в навигаторе?
Горелый чисто случайно узнал, уже после, когда приземлился на неосвоенной территории.
Тормознул у самого большого здания в центре села, и, как выяснилось, не прогадал. Именно там была школа, она же – что‑то вроде правления, какие раньше в колхозах были. Колхоз давно отдал концы, а правление осталось.
Горелый познакомился с мрачным с перепоя мужиком, представившимся председателем, убедился, что советское прошлое тут помнят и любят. А еще любят бабки.
За совершенно смешные копейки ему подтвердили, что прокурорша тут, в селе, только теперь училкой работает в местной школе. А еще сказали, где живет.
Правда, очень интересовались, кто он ей и чего хочет, Горелый отговорился знакомством.
Мужик, явно что‑то в уме прикинув, солидно кивнул и, прихватив бабки, шустро свалил с рабочего места, повесив на правление замок.
Горелый только сплюнул на нравы труженников села, прыгнул в тачку и поехал по нужному адресу.
Встал прямо напротив, не скрываясь, и принялся наблюдать.
Сцена с орущей бабой и мелкой, но боевой, явно в мать, засранкой, насмешила.
А затем появилась прокурорша, и резко стало не смешно…
Горелый присматривался к объекту своей ненависти и мести и давил в себе удивление.
Почему‑то он запомнил ее старше. И фигуристее, что ли… И… Другой. Вообще другой.
Там, в зале суда, была такая роскошная телка, в строгом костюме и каблуках, Горелый помнил, как интенсивно ее облизывали взглядами все без исключения мужики, явно у многих все по стойке смирно стояло, когда она, победоносно улыбаясь, вставала, чтоб зачитать вопрос или уточнение, или еще какую‑нибудь еботень, призванную похоронить его, Горелова, надежды на свободу в ближайшие годы.
Тогда он ее ненавидел. И она была достойна его ненависти. Сучка.
Холодная, ядовитая стерва. Словно из порно‑фильма про доминирующих самок вышла.
Ее было легко ненавидеть. И так же легко представлять себе самые развратные, самые дикие картинки секса с ее участием.
А то недоразумение, в задрипанной фуболке и таких же шортах, всклокоченное, худое, остроносое, какое‑то бледное, блеклое даже, словно моль выстиранная, хотелось прибить, чтоб не мучилась, а не трахать.
Да ее, блять, страшно за руку взять! Сломается, к херам!
Горелый даже оглянулся по сторонам, думая, что похмельный председатель ошибся и послал его не туда.
Но тут моль одним коротким словом намертво заткнула орущую на все село бабу, сверкнула знакомо глазами из‑под спутанной блеклой челки… И все встало на свои места.
Она это, она, сучка!
Мимикрировала, тварь!
