Живое Серебро
Это он придумал мне это красочное прозвище, “летучая мышка” – в честь моей страсти бегать ночами по крышам, зародившейся задолго до того, как я вступила в ряды контрабандистов. И мышку эту впервые он нарисовал, и с тех пор она всегда сияет, потому что мы никогда не забываем подкрашивать её… Сколько лет прошло? Пять? Да нет же, больше, намного больше пяти лет, и все эти годы эта мышка тут, она светится и не гаснет, всегда ждёт моего ночного возвращения.
Но был кое‑кто ещё, кто всегда, с особым трепетом и беспокойством ждал ночами наших возвращений, и о ком мы вспоминали только тогда, когда нас накрывало чувство страха, причудливо перемешивающееся с чувством вины. Мама.
Стоило мне запрыгнуть в окно своей спальни вслед за Бердом, как свет в комнате тут же включился. Я знала, что Берд ни при каких условиях не включил бы свет, тем более при открытом окне, так что поспешила закрыть наш тайный проход и занавесить его, а когда обернулась, мать уже стояла прямо перед нами.
– Ах вы негодяи! – вдруг так громко вскрикнула она, что я даже на месте подпрыгнула от неожиданности перед таким ярко выраженным звуком. – Что вы вытворяете?! – первый шлепок прилетел по плечу Берда. – Я вас спрашиваю, неблагодарные, не думающие, придурковатые оторвыши! Вы что, совсем с ума спятили?! В Кантоне митиг! Бунт! Стрельба, крики, мародерство, пожары! Где вы шастали?! Я спрашиваю, где ваши ветряные головы носило?! Вы вообще подумали обо мне?! О девочках вы подумали?!
– Октавия с Эсфирой не спят? – тоном провинившегося кота, Берд с пригнувшейся головой попытался отвлечь от основной темы внимание этого праведного гнева.
– Спят!
– Так не кричи же, чтобы не разбудить…
– Я тебя сейчас поколочу, Берд Катохирис! Честное слово, буду бить, пока не выбью из тебя и твоей падчерицы всю дурь! Я думала, что вы пострадали на улицах… Честное слово, живого места на тебе не оставлю!
– Не нужно не оставлять на нём живого места, – решила заступиться за друга я, правда получилось как‑то неуверенно и даже предательски путанно, за что мне сразу же хорошенько прилетело тяжелой материнской рукой прямо по плечу.
– Ах ты, неблагодарная! Мать не спит, мать днями и ночами седеет из‑за тебя, а ты… Ты что же, употребляла алкоголь?! Вы что, оба пьяны?! Ты что, пила вместе с его дружками?! – взгляд матери стал метать молнии между мной и Бердом, будто решая, кого из нас казнить на месте, а кого чуть позже, после тщательно проработанных мук.
Откровенно говоря, она нас и раньше регулярно чехрыжила за разнообразные проступки, вне зависимости от их калибра, но здесь совсем разошлась.
Быть может, она бы всерьёз начала избивать нас моим спокойно висевшим на стуле ремнём, к которому вдруг потянулась её рука, но Берд вовремя схватил её за запястье.
– Исгерд, держи себя в руках… Исгерд…
– Что это?! Это что, сажа?! Вы хоть знаете, как сложно из такой ткани отстирывается сажа?!
– Мы сами постираем свою одежду, мам…
– Молчи, негодница! Сама она постирает, рукодельница! И он сам тоже, конечно же! Еноты‑полоскуны! Вы в прошлый раз так постирались, что вам одежду пришлось новую покупать!
– Кто ж знал, что то был этиловый спирт, а не отбеливатель…
– А по запаху определить нельзя было?! И что с твоими перчатками, Дементра Катохирис! Посмотри на себя! Им всего год, а ты уже порвала их! Немедленно снимай!
– Да я сама зашью, мам…
– Снимай, раз мать тебе говорит снимать!
Я сняла обе перчатки и покорно вручила их в морщинистые материнские руки.
– Полностью в саже! Ах вы!…
Не знаю, то ли Берд её вывел, решив взять весь сей праведный огонь на себя, то ли она сама так резко развернулась от его прикосновения, но вот я дважды моргнула, и вот в моей комнате нет ни мамы, ни Берда – я одна стою посреди крохотной спальни с голыми руками и пытаюсь понять, ждать ли мне новой волны взбучки или уже можно укладываться на боковую.
Попереминавшись с ноги на ногу, всё‑таки решаю, что уж можно раздеваться, и тихо, чтобы не издавать предательских звуков, начинаю стаскивать с себя одежду…
Раздевание, как и надевание пижамы, прошло успешно, так что я поспешила выключить свет и запрыгнуть в свою кровать с целью поскорее притвориться если не мёртвой, тогда крепко‑накрепко спящей – быть может, даже храп изобразила бы, если бы эта страшная в своём гневе женщина вдруг решила бы вернуться, чтобы добить меня моими же измызганными перчатками. И я всерьёз думала, что она решила сделать именно это, когда услышала скрип двери своей спальни, но сразу же различив мелкие шаги, поняла, что дело тут совсем в другом.
Сёстры иногда захаживают ко мне по ночам, и каждый раз я притворяюсь спящей, чтобы в момент, когда они подкрадутся совсем близко, резко накинуться на них с рыком. В этот раз я обошлась без рыка – главная львица в этом доме всё ещё может блуждать рядом, так что искушать судьбу, как намедни мудро посоветовал Берд, и вправду не стоит. Поэтому резко подпрыгнув на кровати, я просто схватила девочек за бока, на что они отреагировали тихими возгласами, явно тоже всё прекрасно понимая про главную львицу.
Октавия поспешно устроилась возле стены, а Эсфира у отвесного края кровати – обе разместились таким образом, чтобы им было удобно спать на боках, у меня под мышками.
– А где ты с папой была сегодня? – первой зашептала Эсфира. – Снова ловили ночных светлячков?
Сказка про то, что мы ловим ночных светлячков, которые днём невидимы, чтобы потом продавать их на ярмарке, до сих пор работает на этих детях. Днём мы показываем им пустую птичью клетку, которая взялась в нашем хозяйстве неизвестно откуда, и говорим, что в ней туча светлячков, но светятся они только по ночам и вне дома, отчего их в клетке и не видно, после чего рассказываем им байки про то, что всех светлячков мы распродали или распустили… Я сама‑то ни разу в жизни не видела ночных светлячков. А, честно говоря, хотелось бы. Даже думаю, существуют ли они вообще, или это всё чистые выдумки Берда для детей? Думая так, я всегда непроизвольно ухмыляюсь, потому что осознаю, что Берд и меня тоже считает своим ребёнком. Ладно, если светлячки не существуют, не хочу об этом знать – пусть они останутся правдой для всех детей Берда.
– Ага, светлячков ловили, – наконец вяло отзываюсь я и замечаю, что, оказывается, заметно устала и даже всерьёз хочу спать.
– И много поймали? – на сей раз интересуется Октавия.
– Очень много! Целых двести штук!
– Целых двести?! – одновременно реагируют на большую цифру дети.
– Целых двести. Завтра вам отец покажет.
– Но мы ведь их снова не увидим, – даже в темноте ясно, что при этих словах Эсфира надула свои милые губки.
– Зато они увидят вас, – искренне ухмыльнулась я: всё‑таки какую красивую сказку Берд придумал для нас всех.
– От тебя пахнет солодом… – гулко вдохнув, вдруг сообщает Октавия. – Прям как от папы. Всё‑таки права мама, называя тебя мальчишкой.
