Ангел с разбитыми крыльями

Наверное, поэтому она осталась с Теодоро и провела эти годы в Швейцарии, поселившись в одной из неприметных деревень недалеко от моего университета. В старом, тихом шале, куда я изредка мог возвращаться, словно домой, чувствуя необходимость видеть их обоих.

Не знаю, в какой момент Тео поверил, что она его мать. И не знаю, чего это стоило самой Селесте. Со мной ей никогда не было просто, так что доверительных разговоров между нами не возникало. Я подолгу пропадал на улицах Цюриха, Рима, Берлина… узнавая лицо и изнанку мира, помня о том, в чем нуждался и к чему шел. Так было в прошлом, и так оставалось сейчас.

И все же Селеста была для меня кем‑то большим, чем просто женщиной моего деда.

 

Мы вошли в ее кабинет, в комнату с медицинским оборудованием, которая находилась здесь же, на первом этаже трехэтажной виллы. Я снял футболку и дал ей бегло себя осмотреть. Привалился спиной к стене.

– Раздевайся до белья и ложись на кушетку, Адам. Я надену перчатки.

Рано утром мне пришлось пройти с десяток километров, затем провести время за рулем, прежде чем попасть сюда. Рана на боку успела вновь намокнуть, и со штанами пришлось повозиться.

Увиденное Селесте не понравилось. Она недовольно сомкнула губы, но своей сдержанности не изменила. После паузы осмотра произнесла достаточно отчетливо, чтобы Марио за дверью ее расслышал:

– Многочисленные повреждения разной степени тяжести по всему телу. На затылке гематома, зрачки расширены, но белки чистые. Повтори «гиперболический парабалоид».

Я, не споря, повторил.

– Тошнота, головокружение, носовое кровотечение?

– Нет.

– Шестой номер в квалификации химических элементов?

Черт! Нашла, о чем спросить. Пришлось напрячь память.

– Углерод.

– Сознание ясное. Сотрясение есть, но ты справишься. Что у нас здесь? – Селеста аккуратно сняла повязку с моего плеча и нахмурилась. – Обширная гематома с разрывом мягких тканей. Рукой шевелить можешь? В полном объеме.

– Могу.

– Хорошо. У тебя на редкость крепкие сухожилия, парень, другому бы так не повезло.

Она сняла повязку с ребра и, осмотрев порез, побледнела:

– И ты точно родился в рубашке.

Я бы мог с ней поспорить насчет последнего, но не сейчас.

– Сомневаюсь.

– Раны чистые. Регенерация тканей идет полным ходом. Кто тебя обработал?

Селеста внимательно смотрела на меня, понизив голос.

– Сам.

– Не верю.

– Мы с тобой не на суде, женщина, и не под присягой, чтобы ты мне верила.

– Адам… я вынуждена сообщить Марио.

– Черт! Просто зашей меня! Или я сделаю это сам!

 

Я уснул там же, на кушетке в кабинете Селесты. Обезболивающее всегда вырубало меня лучше любого снотворного. А когда проснулся и спустил ноги на пол, на ковре уже сидел Теодоро с планшетом в руках. Его светлая кудрявая голова качалась из стороны в сторону в такт музыкальному ритму, который звучал в его наушниках.

Наверняка какой‑нибудь древний саундтрек, типа «Shell Shocked» или «Ghostbusters» Рея Паркера младшего. Он обожал «Черепашек ниндзя» и «Охотников на привидений». С момента, когда мы попали в этот дом, мы оба выросли, но, как Селеста ни старалась, этому парню по‑прежнему оставалось двенадцать.

Правда, иногда, когда он выдавал тезисы типа: «А знаешь, Ангел, жизнь – это не бег вперед, все ошибаются. Жизнь – это момент покоя. Когда стоишь с закрытыми глазами и знаешь, что ты просто есть. Как птица, которая устала махать крыльями и теперь парит над землей, понимаешь?»… я мог дать ему все девяносто. Потому что всякий раз мне нечего было на это ответить.

Он мог месяцами не замечать мое отсутствие, но когда я появлялся, часами не отходил от меня и помнил каждую деталь нашего последнего разговора, словно он произошел вчера.

…

Не знаю, каким чудом мир сохранил в нем наивность, но, когда ребенком мне казалось, что ад никогда не закончится, потому что Бог обошел стороной стены монашьего дома инока Сержио, именно в Тео я черпал веру, что есть сила, неподвластная беловолосому ублюдку.

Тьма вокруг нас множила ужас и ненависть, мы оба каждую ночь умирали, но наступал новый день, и Тео снова смотрел на меня наивными голубыми глазами.

«Ангел, смотри, какой красивый жук. У него зеленые блестящие крылья и мохнатые лапки. Сейчас я его посажу на ветку, и он улетит! – Тео улыбался, осторожно рассматривая в своей ладони жука. Затем посадил его на толстую ветку груши. – Когда‑нибудь и мы с тобой улетим отсюда, как этот жук. Ты мне веришь?

– Нет.

– У отца Сержио нет власти над жуком.

– Он не отец, а гребанный мудак! И ему не нужна власть над жуком, чтобы просто его убить!

Я даже замахнулся, чтобы ударить кулаком по стволу, но Тео меня опередил. Взял и посадил жука мне на лоб.

– Не убьет. Тогда ему не останется чем любоваться! И монстр из зеркала убьет его самого.

– Я не понимаю твои дурацкие загадки, Тео! Здесь нет ни одного зеркала! – Я с раздражением снял со лба жука и бросил на землю. Но друг поднял его и запустил в небо. Тот тут же расправил блестящие крылья и полетел. – Скажи нормально!

– Я и говорю. В зеркалах живут монстры, поэтому отец Сержио не любит в них смотреть и прячет от нас. Ему нравится смотреть на Ангела.

– Перестань называть меня этим дурацким прозвищем! Меня зовут Адам!

У Тео испуганно расширяются глаза, он прыгает ко мне и закрывает рот ладонью.

– Нет, ты Ангел! Я точно знаю!»

Мы все брили головы общей машинкой для стрижки волос, с этого начинался каждый день четверга, а дальше следовало обязательное обливание холодной водой и молитва, после чего у половины детей инока Сержио от кашля рвало горло и выворачивало кишки.

Но иногда инок Сержио сам брил кого‑нибудь из своих «сыновей». Выгнав других из каменной душевой, подолгу гладил шершавыми ладонями шею, затылок и плечи избранника, заставляя раздеться и стоять перед ним голым на каменном полу.