Ангел с разбитыми крыльями

– Что вы, синьора Лидия. У нас всё есть, нам ничего не нужно!

– А вот я не откажусь от вашего пирога! Синьора Белуччи, даже не смейте думать о том, чтобы испортить Анне её шикарную фигуру! Я еще не отбросил идею уговорить её позировать мне в образе сексуальной монашки! Привет, соседка!

Габриэль Росси жил напротив моей квартиры, на втором этаже вместе со своим парнем Кристианом, и именно с ним я была знакома лучше, чем с другими обитателями дома. Собственно, Габриэль и стал той причиной, по которой я однажды высунула голову из‑за шторы своего уединения и частично приняла здешние правила.

Высокий и худой, с кудрявой шевелюрой, завязанной на макушке в хвост, живой и непосредственный Росси умел находить подход к людям, избегая сложных путей. Он оказался художником‑реставратором, и вот уже несколько лет восстанавливал интерьер в старинных церквях и храмах Бергамо. А иногда рисовал на заказ картины.

Увидев нас с Марией в одной из церквей, он запросто спрыгнул с рабочих лесов и попросил оценить его труд, развернув меня за плечи к настенной фреске.

Я оценила, Габриэль оказался хорошим художником, но он измазал меня краской, и тут же принялся ее вытирать, окончательно испортив платье. А потом напугал тем, что прямо в рабочем комбинезоне отправился за нами домой, размахивая по дороге длинными руками и обещая в знак примирения меня нарисовать.

В тот день я едва не собрала вещи и не съехала с новой квартиры, не желая разговаривать со странным соседом, а тем более завязывать с ним знакомство. Но я не ожидала, что впечатлительный Габриэль воспримет мое молчание, как обиду, и расстроится до слёз прямо на лестнице.

Он ничего не знал о моей жизни и страхах. О моем желании жить так, чтобы нас не замечали. И его вины не было в том, что, даже стоя перед ним, я мысленно продолжала бежать.

Тогда наше неловкое знакомство окончилось таким же неловким рукопожатием.

А вечером мы пили латте с корицей на террасе в обществе синьоры Лидии и Кристиана, и Габриэль рассказывал нам об истории местных храмов. Моя Мари, в восторге от возможности познакомиться с собакой хозяйки, бегала с Рики во дворе; дочь синьоры Белуччи, пятидесятилетняя Валерия, поливала из шланга клумбы с цветущей азалией, покрикивая на мужа Витторио, чтобы он правильно выковыривал сорняки из изумрудного газона; а только что приехавшая Аврора, выгрузив из такси огромный чемодан, во всю спорила с водителем.

Это был сложный день, но после стало легче. Так что, когда Росси шутил насчет моей фигуры и своих художественных намерений, обычно я ловила ладошку Марии, спешила домой и отвечала:

– Привет, Габи. И прощай, если продолжишь приставать с подобной ерундой!

Вот так и получилось, что, оказавшись в Верхнем Бергамо, я приоткрыла штору своего затворничества и выглянула в окружающий мир. Но это не означало, что я была готова открыться ему.

Мы по‑прежнему входили с Мари в свою небольшую квартиру, закрывали на замок входную дверь и только после этого становились собой.

И вдруг я сама впустила в свой мир незнакомца.

_{*[3] Синьора Лидия говорит о печенье Кавалуччи (Cavallucci), что в переводе с итальянского означает «маленькие лошадки», потому что изначально их пекли для работников конюшен. Печенье пекут с орехами и специями.}

 

Глава 4

 

Я погладила дочь по голове, встала и обернулась, чтобы посмотреть на дверь.

Внутри квартиры замки отсутствовали, а обращение в полицию исключалось – у Лоренцо везде имелись связи, и рисковать своей новой личностью я не могла. Нам больше ничего не обещало безопасность, и первым сильным желанием было бежать. Схватить Мари, сесть в «Фиат» и уехать из города без оглядки.

Но куда бежать, когда этот парень по имени Ангел видел мои поддельные документы, догадался найти настоящие и понял, что мне есть что скрывать? А значит при желании мог сделать с моей тайной что угодно, если я брошу его здесь без вещей и помощи.

С нужными именами на руках Фальконе в два счета найдут нас с Марией, куда бы мы ни скрылись. Удача – это случай, и второй раз найти чужие документы и исчезнуть с ребенком мне вряд ли посчастливиться.

Как всегда, Мария верно считала страхи с моего лица и поймала мою руку.

– Мамочка, этот дядя в спальне знает, что я девочка, да?

Я посмотрела на дочь.

Если этот пугающий Азраил успел рассмотреть детскую метрику, а он успел, то наверняка.

– Да, милая, но он никому не расскажет. Мы просто поможем ему, и он скоро уйдет! А сейчас давай возьмем одежду и пойдем в ванную комнату. Я хочу вымыться, но не хочу оставлять тебя здесь одну.

Просить Мари не шуметь не стоило, она всегда вела себя тихо. Запершись в ванной комнате и посадив дочь на стул, я дала ей полистать телефон, пока сама торопливо принимала душ, чтобы отмыться от ливня и прикосновений этого Ангела.

Каким бы ледяным и пугающим он с виду ни был, а следы на мне оставил очень даже горячие. Я не могла думать, как долго он ночью целовал мою грудь и шею, и кого вместо меня видел. Легче было представить всё сном и забыть.

Я смывала с себя его кровь от порезов, но смыть следы от губ не вышло. Но они и в сравнение не шли с теми шрамами, которые оставили на мне ублюдки Фальконе.

И именно эти шрамы сейчас пылали как никогда, как будто я снова находилась на острие опасности в их мужской игре. И снова ужас дышал в затылок, а прошлое всплывало перед глазами.

Дино, отец, и моя проклятая юность.

Святая дева, помоги нам!

 

Я оделась и вышла из ванной комнаты, положив в карман маникюрные ножницы для защиты и прислушиваясь к звукам в квартире. Но внутри было тихо. Дверь в мою спальню осталась закрыта и, похоже, гость не собирался переживать насчет моего бегства.

Но хуже было то, что даже если бы захотела, я не могла выйти на улицу без своего парика, а его еще предстояло высушить и привести в порядок.

Для всех вокруг я была кудрявой брюнеткой Анной Риччи, непримечательной девушкой с волосами до подбородка и любовью к крупным серьгам, которые не снимала. Они особенно выделялись на фотографии в найденном мной документе, и с тех пор я намеренно подчеркивала серьгами сходство с неизвестной Анной. И мне везло. Серьги неизменно бросались в глаза первыми.

Сейчас же в квартире пугливо озиралась рыжая Ева. Как в детстве говорил человек, ставший мне отцом – девчонка с волосами цвета солнечной осени.

Мокрые и потемневшие, они спутанными прядями падали на плечи, и я скрутила их в жгут на затылке. Обняв дочь, провела ее на кухню и отрегулировала жалюзи так, чтобы нас не было видно с улицы.