Баллада о проклятой любви

Эванджелина собиралась вцепиться в его шлем, но Хаос легко перехватил ее руки, завел за голову и прижал к матрасу.

– Зачем ты это делаешь? – хрипло спросила она.

– Джекс просил оставить тебя человеком.

– Не переживай. У меня нет желания меняться.

– Но ты не контролируешь свое тело.

– Потому что ты лежишь на мне.

Хаос немного сместил вес своего тела, но продолжал крепко держать ее запястья, а ноги прижимать к ее бедрам.

Эванджелина смутно понимала, что это к лучшему. Хаос был прав, и она действительно не контролировала ни себя, ни свое тело, ни свои действия. Никогда в жизни она не чувствовала себя так, словно ее загнали в угол. Ей и так было некомфортно в клетке, но сейчас все стало даже хуже. От близости Хаоса, прижимавшего ее к кровати, горело не только горло, но и все тело словно охватило пламенем. Кожа ее горела, сердце бешено колотилось в груди, а исходящий от Хаоса жар делал ее положение невыносимым.

Эванджелина вдруг подумала о том, что прохладная кожа Джекса принесла бы ей долгожданное облегчение. Она вспомнила его прикосновения в ту ночь, когда они закрылись в склепе. Вспомнила его губы, ласкающие ее шею, крепкую грудь. Джекс не кусал ее тогда – лишь прикасался. Только этого она и хотела.

– Джексу будет плевать, если ты меня отпустишь, – настойчиво произнесла она. – Пока я в состоянии открывать двери и исполнять свою роль ключа, его не волнует все остальное.

– Вот тут ты ошибаешься, принцесса. Джекс не желает для тебя такой жизни. – Хаос снова встретился с ней взглядом, и в его почти мертвенных глазах заплясали вместе с тенями отблески пламени.

Эванджелина прекратила вырываться. На мгновение ей захотелось поверить словам вампира – слишком притягательной была мысль, что Джекс и правда беспокоится о ней. Но Принц Сердец, скорее всего, просто хотел, чтобы она именно так и думала. Еще один отличный способ манипулировать ею.

– Джекс велел тебе сказать так?

– Джекс не указывает мне, что говорить.

– Но он просил тебя оставить меня человеком.

Эванджелина снова попыталась столкнуть с себя Хаоса, но он лишь сильнее придавил ее к матрасу.

– Я делаю это из верности Джексу. Но это не единственная причина.

– Тогда почему ты здесь?

– А ты разве не догадалась? Я разочарован.

Хаос наклонил голову. Край бронзового шлема коснулся ее щеки, опаляя кожу.

Эванджелина покрылась испариной, заметив, что выгравированные на шлеме слова начали светиться. Фразы были записаны на древнем языке, с которым ей уже довелось столкнуться, но понять, что там написано, Эванджелина не могла. Это был язык Доблестей.

– Что здесь написано? – спросила она.

– Слова проклятия, которое не позволяет мне снять шлем.

Хаос хотел снять шлем. Неудивительно, что его кожа так раскалилась, – голод был всему виной. Эванджелина не знала, как долго он носил этот шлем, как долго по‑настоящему не питался, но сейчас могла хорошо представить, какие муки он испытывал, не пробуя крови. Ее саму укусили совсем недавно, но она уже чувствовала, что понемногу сходит с ума.

– Дай‑ка угадаю. Ты хочешь, чтобы я сняла шлем с помощью своей крови?

Хаос издал звук, лишь отдаленно напоминающий смех.

– К сожалению, твоя кровь не избавит от проклятия. Но… для каждого проклятия… есть обходной путь. – Последнее предложение он произнес с запинкой, как будто хотел сказать что‑то еще, но магия исказила его слова.

Это напоминало разговор с ЛаЛой, когда она пыталась рассказать, что на самом деле спрятано за Аркой Доблестей, но проклятие, наложенное на историю, не позволило ей озвучить правду вслух.

Внезапно Эванджелина со всей ясностью поняла, чего желал Хаос. Он хотел того же, что и Джекс. Вот почему они действовали заодно.

– Ты хочешь, чтобы я открыла арку. Думаешь, там находится ключ, способный открыть проклятый шлем?

– Я не думаю, я знаю, – ответил Хаос, и в голосе его послышались тонкие нотки, отдаленно похожие на тоску. Он сделал глубокий вдох, и его грудь коснулась ее груди, мгновенно опаляя кожу.

– Какого дьявола ты делаешь? – прорычал Джекс.

Эванджелина обернулась на его голос, чувствуя, как по ее щеке медленно стекает капля пота. Джекс замер в дверях; на его шее неистово пульсировала жилка, привлекая внимание Эванджелины к его гладкой мраморной коже. Она казалась такой желанно прохладной, тогда как ее кожа буквально полыхала огнем. Эванджелина хотела лишь одного – прильнуть губами к его шее и, возможно, лизнуть его кожу всего один раз. От одной этой мысли вся кровь прилила к голове, и ее клыки вновь стали удлиняться.

– Убирайся отсюда, Джекс, – приказал Хаос. – Если только не передумал и позволишь ей стать вампиром.

Хаос сильнее сжал запястья Эванджелины, придавливая все ее тело к кровати. Она отчаянно извивалась, сопротивляясь его хватке, но он ни на мгновение не отпустил ее.

Что‑то громко треснуло.

Эванджелина бросила взгляд на Джекса. Он сжимал в руках отколотый край двери. Он что, разломил ее голыми руками?

Джекс и правда выглядел разъяренным. Серебристо‑голубые глаза потемнели, сделавшись полуночно‑синими, пока он молча наблюдал за тем, как она пытается выбраться из‑под тела Хаоса.

В глубине ее сознания мелькнула мысль, что нужно прекратить вырываться. Если она оттолкнет Хаоса, доберется до Джекса и укусит его, то жизнь, которую она так отчаянно желала сохранить, тотчас оборвется. Но в то же время она мечтала об этом. Ей хотелось, чтобы Джекс прекратил ее страдания, чтобы сбросил с нее Хаоса и навалился сверху, придавливая ее к матрасу.

Эванджелина судорожно выдохнула и встретилась с Джексом взглядом.

Он провел ладонью по подбородку, и чуткий слух Эванджелины уловил трение кожи о кожу. Потом она услышала скрип ботинок, когда Джекс резко развернулся и пошел прочь из комнаты.

 

11

Эванджелина всем телом почувствовала, что наступил рассвет. Ее ноги и руки, прежде чудовищно сильные, вдруг безвольно распластались по матрасу. Она снова стала обычной девушкой с самыми обычными чувствами и самыми обычными зубами. Лежа под телом Хаоса, Эванджелина испытывала глубокое чувство дискомфорта, с ужасом осознавая, что ее сорочка задралась почти до бедер.