Целительница из Костиндора
– Никакой любовной настойки у меня нет, – рыкнула я. – И между мной и Кузьмой ничего не было! Кому ты больше веришь: склочным бабам или мне?
– Но Кузьма сам сказал…
– Что сказал? Кому?
– Так всем! Всем, кто на мельнице сегодня был. Петру, Митьке, Верке…
– Короче!
У Софьи затряслись губы, глаза забегали. Она дернула рукой, в которую я вцепилась пальцами, и я ослабила хватку.
– Кузьма сказал, что околдовала ты его. Что он пришел к тебе за мазью от комариных укусов, а ты его чаем напоила. Чаем‑то с любовным зельем! Мол, очнулся уже голышом в кровати, оделся и сбежал. А что не рассказал никому сразу – так испугался! Анка, опоила ты его, ну и что? Я ж никому не скажу! Мы подруги, правда ведь? Ты только помоги мне, дай эту настойку. Я замуж хочу, не хочу, как ты, всю жизнь в девках просидеть!
Звонкая пощечина заставила ее замолчать. Случайно это вышло: я разозлилась. Глаза горели от подступающих слез.
Подруга ахнула и раскрыла рот в немом изумлении, прижав ладонь к покрасневшей щеке.
– Анка, ты!..
Я зло скрипнула зубами, сдерживая слезы.
– Ты поверила тому, кто ни дня своей жизни не прожил без стопки самогона. Мы с тобой знакомы с самого детства, но ты поверила ему. Я не опаивала Кузьму, к чему мне это? Сама‑то подумай!
– К тому, что ты уже старая, а мужика ни разу не было! – взвизгнула Софья, и ее крик разнесся над спящей деревней.
Залаяли беспокойные псы, откуда‑то послышалось грубое «Заткнись!», и лай стал тише.
– Я не старая. – Горячие слезы текли по лицу, а я и не думала их вытирать. – А что мужика у меня нет, меня ничуть не беспокоит. И если бы я могла кого‑то опоить любовным зельем, то это был бы Митька.
Я не хотела этого говорить. Видит бог, не хотела. Митяй меня вообще не привлекал как мужчина, да и Кузьма, в общем‑то, тоже. Но Софья позволила себе оскорбить меня, и я почувствовала острое желание уколоть ее в ответ.
Когда опомнилась, стало уже поздно. Софья бегом скрылась в темноте, и только удаляющийся глухой топот напоминал о том, что мгновение назад она была здесь.
Я вытерла мокрые щеки, резко развернулась и быстрым шагом влетела в дом. Дверь едва не рухнула на пол, мне удалось вовремя ее удержать.
Завтра утром, а может быть, уже даже прямо сейчас вся деревня будет обсуждать, что я влюблена в Митяя. Надеяться на то, что эта новость перекроет предыдущую, не стоило. Скорее, она только разожжет и без того лютую ненависть женщин.
Митяй многим нравился. Да, он выпивал, и довольно часто, но был рукастым и добрым. Когда коровы с пастбища сбегали, так он самый первый шел их искать. А когда лисы подрали куриц Веркиных, Митяй отдал ей трех своих лучших несушек.
Митька мог бы стать отличным мужем, но жениться не хотел.
А тут такая новость: девка, которую побили за то, что она залезла в кровать к чужому мужу, вдруг оказалось, любит завидного холостяка!
Чудом будет, если за мной снова не придут с вилами.
Права бабушка: меня должны бояться так же, как ее. В конце концов, именно я стану целительницей в деревне после нее. Без меня здесь все зачахнет, и, стоит мне только отвернуться от соседей, уйти отсюда куда угодно, от деревни останется только пыль.
– Аннушка? – Слабый голос бабули выдернул меня из размышлений.
Я бросилась в спаленку, опустилась перед кроватью на колени.
– Что, ба?
– Кто приходил?
Бабуля дышала тяжело и часто, ее трясло.
Я растерянно смотрела на то, как вздымается ее грудь под одеялом, и что‑то щелкнуло в моей голове.
– Ба, ты как себя чувствуешь?
– Софья, да? Софья приходила? – Ее дыхание прерывалось, она не могла открыть глаза. – Аннушка, догони ее, скажи, что ты солгала. Ты одна остаешься, совсем одна. Она не должна рассказать никому, что ты Митяя любишь. Убьют ведь тебя, и я помочь уже не смогу…
– Ба! – Я схватила тощие руки старушки и ужаснулась: такими холодными они были. – Что принести? Скажи, что болит? Грудь? Живот? Ты не можешь дышать? Бабушка!
Бабуля захрипела. Задергалась. Я вскрикнула и вскочила на ноги.
– Ба!
Она вздохнула в последний раз и затихла. Комната погрузилась в звенящую тишину.
ГЛАВА 3
Я склонилась над бабушкой, не дыша. На ее лице умиротворение, губы сжаты в тонкую линию.
– Ты чего это, ба? – прошептала я неверяще. – Ты… ты меня оставила?
Осознание пришло внезапно. Сердце прострелило жуткой болью. В груди разрасталась дыра, такая черная, что затягивала в себя всю меня без остатка. Воздух стал вязким. Я не могла вздохнуть, не могла выдохнуть. Мелко задрожали руки, а ноги сделались ватными.
Я рухнула на пол. Вцепилась в край одеяла, которым была укрыта бабушка, и стиснула его до боли в пальцах.
Прислушивалась к оглушающей тишине в надежде уловить тихое дыхание. Но только поленья в печи трещали, догорая, да ветер шумел на чердаке.
Раздался вой. Я не сразу поняла, что мой собственный.
Бабушка чувствовала свою смерть, знала, что уйдет сегодня. Я в этом не сомневалась. Бабуля говорила, что старики всегда знают, когда придет их конец.
– Ты зачем это?.. – шептала я, глотая слезы. – Как я без тебя жить‑то буду, ба? Ты же… Ты же единственный мой близкий человек. Я не смогу, бабуль, не смогу без тебя!
Она, конечно, не ответила. Я уронила голову на кровать, с трудом пересилила себя и взяла маленькую сухонькую руку в свою.
Сколько так сидела, не знаю. Поленья трещать перестали, и ветер затих.
Слезы кончились. В этот раз, кажется, навсегда.
Я поднялась на ноги, дотронулась до бабушкиной щеки и шепнула:
– Спи спокойно, родная. Не переживай, я похороню тебя рядом с твоими мужем и сыном. Вы снова вместе, ба. А я… Я справлюсь. У меня выбора нет. Не волнуйся за меня там, на Том свете, ладно?
