Целительница из Костиндора

Бабуля всегда говорила мне, что смерти бояться не нужно. Что на Том свете души обретают покой, а все человеческое и дурное становится неважным.

Мне было десять лет, когда она говорила мне это. Тогда от тифа умер мой дед, муж бабушки, и я безустанно плакала много дней и никак не могла понять, почему бабуля не проронила ни слезинки.

А потом погиб ее сын, мой дядя. Он был старше меня лет на пять, и я считала его сильным, взрослым мужчиной. Он отправился за водой к реке и утонул. Сильный и взрослый не справился со слабым течением.

И снова бабушкины глаза были сухими. Я даже думала, что она не любила ни мужа, ни сына, но она объяснила:

– Нельзя горевать по умершим. Наши страдания не позволяют душам проститься с этим миром и уйти в другой. Их нужно отпустить легко и с улыбкой и надеяться, что вы однажды встретитесь.

Я тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Осмотрелась в спаленке: кресло у окна да сундук для вещей. Даже коврика на полу не было. Бабушка не любила, как она это называла, заваливаться хламом.

Мне нужно было придумать, как похоронить старушку в одиночку. Где хоронить, и вопроса не возникало: в огороде. Там же, где лежат ее муж и сын.

Но как я смогу это сделать сама? Благо хоть яма для могилки уже давно готова: бабушка просила Митяя выкопать еще прошлым летом. Чувствовала, что недолго осталось.

Как я перенесу тело, зарою его? Без мужской помощи мне не справиться, а говорить кому бы то ни было, что бабуля умерла, пока не стоит.

Как только деревня узнает, что я осталась одна, мне конец. Церемониться уже никто не станет.

Теплое платье я натянула с трудом: приходилось осторожничать, чтобы не сорвать повязки. Синюшные пальцы на опухшей руке почти не двигались, а нога вновь заныла, напоминая о дырке в бедре. Как бы рана не открылась и кровь не пошла.

Я вышла на улицу, чтобы глотнуть свежего прохладного воздуха. Сидела на крыльце долго. Ждала, когда сердце начнет биться все медленнее, пока его стук не сделался размеренным.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад. Вдалеке завыла Щепка – собака Петра. Ее жалобный вой подхватила другая, и вскоре над деревней пронесся гулкий собачий плач по усопшей.

Бабушка говорила, что, когда в деревне кто‑то умирает, псы начинают выть. Да я и сама это замечала не раз.

– Что делать‑то? – спросила я у самой себя.

До рассвета еще далеко, и у меня есть время обдумать, как тихонько похоронить бабулю. Вот только у меня все равно не получится этого сделать: одной рабочей рукой тело не перенесешь и в могилку аккуратно не уложишь.

Посему выходило: без еще одной пары рук мне не справиться. Оставить бабушку в доме я, конечно, не могла.

Стала думать, кто мог бы мне помочь.

Митька – точно нет. Ему уже наверняка донесли о моей «неземной» любви к нему. Да и пьет он часто, а когда пьяный, то болтливый.

Брат его, Петр – староста. Забавно, наверное, будет просить главу деревни похоронить бабушку, когда этот самый глава спит и видит, как отправит меня за Туманную завесу к моим родителям.

Я перебирала в уме всех мужиков Костиндора. Один слабый – он тело не перенесет, а если ему и удастся это сделать, то уже к утру деревня явится под мои окна за тем, что и собиралась сделать сегодня днем.

Другой ненавидит меня люто. Впрочем, не новость – меня здесь никто не любит. Но этот‑то особенно: он как‑то ночь с ним провести предложил, а я отказала…

Пьяницы. Враги. Друзья Лукерьи. Друзья Кузьмы. Родственники старосты…

В Костиндоре некому мне помочь.

По крайней мере добровольно.

Стоило в очередной раз признать: я осталась одна в целом свете. Совсем одна.

С тяжелым вздохом поднялась, перенесла вес на левую ногу, чтобы больная отдохнула. Осмотрела двор: покосившийся туалет нужно бы отремонтировать. Небольшой сарай, в котором никогда не жила скотина, и вовсе разобрать. Все это мне теперь предстоит делать самостоятельно.

В сарай я и направилась за лопатой. Что буду с ней делать, еще не понимала, но в потемках отыскала и двинулась в огород.

Там, у двух холмиков, под которыми вечным сном спали мои дед и дядя, остановилась и грустно осмотрела яму рядом с ними. Глубокая, метра полтора. Уже заросла сорняком поверху, но это не проблема. Траву я и одной рукой смогла бы вырвать.

Бросила лопату на землю, вернулась в дом. В необычайно давящей тишине чуть снова не разрыдалась, но, помня наказ бабушки не горевать по умершим, сдержала слезы.

Так бесцельно я и ходила то в огород, то в дом. Заглядывала в спальню и долго смотрела на остывающее тело на кровати. В голове вихрем кружились тысячи мыслей и никак не желали оформиться в одну, правильную.

В конце концов, когда я обдумала все варианты, как могла бы похоронить бабушку, и поняла, что ни один не выполним, пришло решение.

Добровольно, по‑соседски, мне никто не поможет. А если поможет, то растреплет всей деревне. А значит, остается только найти кого‑то очень и очень слабого духом… и припугнуть.

Я вздрогнула при этой мысли. Никогда еще не занималась ничем подобным.

А что, если у меня не получится? Что, если меня на самом деле никто не боится?

– Меня ведь и правда не боятся, – пробормотала я, – а вот за пузырек хорошего снадобья кое‑кто будет готов молчать до конца дней своих.

Я отыскала в сундуке свечу. Мы пользовались ею редко, только по праздникам, но сейчас мне нужно достаточно света.

Фитиль вспыхнул, и яркий огонек весело заплясал, освещая кухню. Я поставила свечу в кружку, предварительно капнув на дно воска, и залезла на стол.

Часть трав, что были мне нужны, я собрала совсем недавно. Они еще не успели достаточно высохнуть, но так даже лучше.

Я бросила в чашку немного горицвета, адамова корня, шалфея, подорожника и птичьего горца. Что‑то было совсем свежее, что‑то давно высушено. Подснежник широколистный хранился в шкафу в холщовом мешочке, бабуля нечасто его использовала. Редкое растение, привезенное издалека, его беречь надо. Но сейчас оно мне позарез необходимо.

Я слезла со стола, одернула платье. Подбросила в топку несколько поленьев и, когда огонь разгорелся с новой силой, поставила полный чайник воды.

Пока вода закипала, я растолкла всю траву в ступе, пересыпала в пузатый кувшинчик. Немного погодя залила кипятком.

За это лекарство Митькина сестра душу продала бы. А уж помочь мне похоронить старушку, а после молчать о том, что сделала, тем более согласится. Да, она не так сильна, как мужчина, но две женщины и без мужской помощи легко справятся.

Ну а если проболтается… На этот случай я ее все‑таки припугну. Лишним не будет.