Целительница из Костиндора

Мелькали кусты, осины, ели, сосны и дубы. Я знала этот лес как свои пять пальцев. Бежала, не смотря под ноги, и только успевала прикрывать лицо от ветвей.

Снова начался дождь, но теперь гораздо более сильный – такой вскоре станет ливневым.

Закололо в боку. Пришлось остановиться, когда в глазах помутнело. Я хватанула ртом холодный сырой воздух и упала на колени.

Дом совсем рядом. Я уже видела его в просвете между деревьями, но встать не могла. Нужно передохнуть немного, отдышаться.

Что станет с тем мужчиной? Безликим… Я освободила его от веревок, но он слишком слаб, чтобы бороться с той, чья сила так велика, что способна управлять стихией. Бабушка рассказывала мне о черной магии. О настоящей черной: не ведьмовской, не демонической, а той, что способна смести все на своем пути. Я тогда думала: сказки. И вот, много лет спустя, я увидела ее воочию.

Безликий не выходил из моей головы. Я лишь однажды видела лицо одного из легионеров, когда меня совсем малышкой отправляли к бабушке. Я не помнила, как выглядел тот мужчина. Только глаза – красные, почти алые – я не могла не узнать. Такие бывают только у Безликих, чьих лиц никто не может видеть, а мне просто повезло. Возможно, он и не думал, что маленький ребенок сумеет их запомнить.

Я поднялась на дрожащих ногах и, пошатнувшись, ухватилась за дерево. Глубоко вздохнула и вышла из леса.

Растопить печь, натопить баню, хорошенько попариться и заснуть – вот чего мне хотелось больше всего на свете. Не думать о Безликом, который совершенно невероятным образом оказался пленником болотной старухи. Не думать о самой старухе.

Когда до дома оставалось несколько шагов, у меня в груди заворочалось нехорошее предчувствие. Я осмотрелась, прислушалась и, только когда выяснила, что нахожусь здесь совершенно одна, двинулась к дому.

Дверь прислонена все так же неаккуратно – как получилось управиться одной рукой, так я ее и оставила. Во дворе никаких следов, в том числе и моих: их смыло дождем.

На случай, если кто‑нибудь поджидает меня в доме, я тихонько прокралась к сараю и взяла там топор. Небольшой и легкий – бабушка рубила им мелкие щепки на еще более мелкие.

Я вооружилась топором, понимая, что не стану им защищаться. Если на меня кто‑то нападет, то мне придется убить напавшего, а я этого не сделаю. Силы духа не хватит. Я не убийца, хоть и родилась у таковых.

Дождь все же перешел в ливень. Теперь я почти ничего не видела – приходилось сильно жмуриться и наклонять голову. Перебежками добралась до крыльца, плечом и больной рукой кое‑как сдвинула дверь и нырнула в дом.

Взгляд метался от печи к окну и столу. На полу ни капли воды или грязи. Значит, никто сюда не заходил.

Я выдохнула, расслабившись. Проверила спальню и маленькую кладовую – никого. Убрала топор в сундук рядом с кроватью бабушки – спать теперь буду в этой комнате – и вернулась на кухню.

Когда в печи зашипели поленья и пламя разгорелось достаточно, чтобы за ним не следить, я поставила на плиту чайник. Пока вода закипала, успела сбегать в баню и растопить печь там.

Оставалось на скорую руку приготовить обед, а после выполнить задуманное: парение и сон. Все, что мне нужно. Меланья разбудит меня утром, когда придет за отваром, а если не сумеет докричаться, то постучит в окно.

Я застопорилась на приготовлении еды. Сине‑фиолетовую кисть руки снова начало ломить от боли, и, хотя она не отвлекала, работать этой рукой я не могла. Одной только левой разделать курицу на куски тоже не получится, а варить ее целиком незачем: я столько не съем и за неделю.

Но, чтобы хотя бы попытаться разделать курицу, я должна была достать ее из погреба. Вообще все продукты хранились во дворе под землей, и спускаться к ним следовало по железным скобам.

Я долго раздумывала, стоит ли рисковать. Осмотрела все шкафчики и, не найдя ничего съестного, приняла решение спускаться в погреб. Как‑нибудь спущусь, а потом как‑нибудь выберусь. А рука… Я ее скоро вылечу. Бабуля оставила множество разных мазей, их хватит для моего лечения.

Вышла из дома под ливень. Снова бегом пересекла двор, отбросила крышку люка и, сев на мокрую землю, спустила ноги в черноту. Свечу с собой не взяла: рука была мне нужна, да я и на ощупь сумею найти все необходимое.

Внизу я оказалась довольно быстро. Даже не думала, что так легко получится.

Здесь пахло чуть влажной землей и немного полынью – бабушкин секрет, защищающий продукты от грызунов и слизней.

В темноте я пошарила рукой по полкам, нащупала кровяную колбасу и мешочек сухарей. Без курицы обойдусь.

Привязала край юбки к поясу, в получившийся мешок сложила продукты и поставила ногу на первую ступеньку. Ну все, оставалось только как‑то выбраться.

Шажок, перехват рукой, потом сгибом локтя. Передохнуть. Еще шажок, снова зацепиться рукой за скобу и подтянуться…

Наверху, еще до того, как моя голова показалась над поверхностью, я услышала громкие голоса. Шум ливня заглушал слова, и я не разобрала ни единого, но по тону узнала Лукерью и Верку. У Верки голос грубый, с визгливыми нотками.

Я застыла на лесенке, не решившись вылезти наружу. Услышала, как грохнулась дверь, а после все стихло.

Я ждала, когда Лукерья с Веркой уйдут, вслушивалась в шум ветра и ливня, а рука немела все сильнее. Мне становилось трудно держаться, пальцы вот‑вот разожмутся, и я упаду.

Наконец бегущие шаги промчались мимо люка погреба и затихли. Я перевела дыхание, подтянулась и выглянула наружу.

Яркая цветастая юбка Лукерьи скрылась за поворотом…

В доме царил хаос. Я замерла на пороге, дрожа от пронизывающего холода из‑за мокрой одежды, и со слезами на глазах осматривала бардак. Перевернутый стол, табуреты, с топчана на заляпанный глиной пол брошены одеяло, подушка и матрас.

Но самое страшное – травы, что висели под потолком, сорваны и разбросаны повсюду. В кладовую открыта дверь, и оттуда тоже все выброшено. Выпотрошены мешочки с перемолотыми травами, расколочены банки с мазями, а несколько стеклянных бутылей со спиртом разбиты.

Удушающий запах спирта, которым был залит пол, смешивался с вонью, исходящей от печи. Часть трав Лукерья и Верка бросили в топку.

Я стиснула зубы. Медленно вдохнула и выдохнула. Вернула дверь на место и подперла ее тяжелым сундуком. Часто моргала, чтобы не расплакаться, и глаза высохли. Не хватало еще реветь из‑за злобных баб. Подумаешь, травы и снадобья испортили – себе же хуже сделали. Мне они ни к чему: синяки да царапины сами заживут, а вот вылечить кого‑то я теперь вряд ли смогу. Не то чтобы я этого хотела – но дети, например, не виноваты в моих несчастьях из‑за их родителей, и малышам я бы не отказала в помощи.

А теперь мне нечем их лечить, даже если очень захочу.

Я села на топчан, развернула мешочки с сухарями и с колбасой. Откусила одно, другое, прожевала. Пока утоляла голод, думала, с чего начать уборку. О парении в бане уже и речи не было: спать в бардаке мне не хотелось, а значит, первым делом нужно навести порядок.