Что дальше, миссис Норидж?

В час, когда сумерки подступают все ближе, огоньки в домах приобретают особый смысл. Чудится, будто за каждым окном уютная комната, а в ней любящая семья или давние друзья. Звенят бокалы, раздается смех, хозяйский бульдог храпит на кушетке. Эти огоньки приветливо манят уставшего путника: «Иди на свет! Здесь тебе рады! Здесь обретешь ты покой!» И чем сильнее сгущается тьма, тем ярче горят они.

В единственной комнате особняка Стоуксов, где пылал камин, сидели трое. Одной из присутствующих была миссис Норидж. Откинувшись на спинку стула, она рассматривала чашку с узором из глициний.

– Великолепный сервиз, мистер Фостер! – сказала гувернантка.

– Я сразу сказала это, как только его увидела, – согласилась Сара Берк. – Тонкая работа.

Миссис Берк служила экономкой в доме Малкоттов. Сара была владычицей обширного хозяйства. Невысокая, полноватая, с гладким, как у девушки, лицом, она имела бы успех у противоположного пола, если бы не ее взгляд. Немногие мужчины могли выдержать его! Одним‑единственным взглядом миссис Берк давала понять, что пьянству, распутству, безделью, а также глупости и тщеславию нет места возле нее. С мнением экономки считалась даже Глория Малкотт. А леди Глория пользовалась славой женщины, перед которой, пожелай она того, склонялись бы армии и царства.

Собеседником Эммы Норидж и Сары Берк был дворецкий Натаниэль Фостер.

Вот уже двадцать лет Фостер занимал это место при Стоуксах. Он был немолод, грузен и носат; его маленькие глазки лукаво поблескивали. В отличие от собратьев по профессии Фостер был лишен высокомерия. В числе его слабостей числились сигары и хороший бренди; и то, и другое он беззастенчиво воровал у хозяина. Тот закрывал на это глаза. Находились злые языки, твердившие, что от Фостера пахнет духами «Козни дьявола» – теми самыми, которые мистеру Стоуксу ежегодно поставляли из Парижа. Но мы полагаем, что этот сладковатый тяжелый аромат источал сам Натаниэль.

Фостер питал слабость к интересной беседе и хорошей компании. Вот почему осенним вечером, когда Стоуксы были в отъезде, Эмма Норидж и Сара Берк пили чай в его комнате и вели неторопливый разговор с ее хозяином.

Речь шла о странных причинах, толкающих людей на убийство.

– Алчность, ревность, застарелая ненависть – эти мотивы понятны любому, – говорил Фостер. – Однако встречаются характеры, для которых и сущей мелочи будет достаточно, чтобы прикончить собрата.

– Безумцы и отъявленные преступники, – пригвоздила Сара Берк.

Фостер покачал головой.

– Боюсь, вы ошибаетесь. Таких немало среди достопочтенных джентльменов, которые не обидят и муху. Что уж говорить про прекрасный пол! – Он отвесил шутливый полупоклон экономке и гувернантке. – Женщина может изобрести такое основание для убийства, какое и вообразить невозможно! А уж если речь о ее супруге…

– Положим, для расправы с супругом разумной женщине основания и не требуются, – отрезала экономка. – Каким образом замужние дамы удерживаются от того, чтобы порешить своих мужей, – вот где для меня настоящая загадка.

Дворецкий от души рассмеялся.

– Однако ж и женщины бывают несносны, – заметила миссис Норидж. – Я знавала швею, которая болтала без умолку. Особенная разговорчивость отчего‑то нападала на нее в ночные часы. Спала она мало, а вот ее супруг ложился до темноты. Заснуть ему не удавалось, потому что швея трещала над ухом. Он гнал ее, запирал дверь, но она садилась под дверью и продолжала свои рассказы.

– О чем же она болтала? – спросила Сара.

– О сущей ерунде! О том, как прошел день, о своей родне, о чужих детях, о дальних знакомых… Словом, обо всем, что приходило ей на ум. Когда привычные темы заканчивались, она принималась описывать все, что видит. Например, скрипнула половица – и она начинает: «А ведь так скрипели половицы в доме моих родителей, Джон. Бывало, идешь – а половица возьмет да скрипнет. Хочешь пройти бесшумно, ан нет – половица‑то скрипнула, и вот все просыпаются, начинают спрашивать, шум поднимается… Ах, Джон, если бы ты знал, как я не люблю лишнего шума!»

– Призвал ли кто‑нибудь эту болтливую даму к тишине?

– Боюсь, средство было выбрано самое кардинальное. Ее убили.

Сара всплеснула руками:

– Ах! Муж все‑таки не выдержал!

– О нет, дорогая миссис Берк. Не выдержал плотник, о скрипучих половицах которого она рассказывала каждому, у кого имелись уши. Он ударил ее по голове, да так удачно, что бедная швея скончалась на месте.

– Вы хотели сказать – «неудачно»?

– Это зависит от того, с чьей стороны посмотреть. Думаю, вдовец был ему признателен.

– Что‑то в этом роде я и имею в виду, – сказал дворецкий. – Не общепринятые убийства, хорошо знакомые публике, а нечто редкое, даже уникальное.

Он встал и поворошил кочергой остывающие угли в камине. Сара Берк после недолгих сомнений положила себе еще одно пирожное.

– Это из кондитерской Пьеретто, не правда ли, мистер Фостер? Они восхитительны!

– Да, он настоящий мастер. – Дворецкий отложил кочергу и вернулся к столу. – И между прочим, имеет прямое отношение к теме нашей беседы.

– Вот как?

– Не рассказывал ли я вам, что его хотели судить за убийство?

Эмма вскинула брови:

– В самом деле? Я не слышала об этом. А вы, миссис Берк?

– Я и понятия не имела, что Пьеретто в чем‑то обвиняли, – удивленно отозвалась экономка. – Когда это случилось?

– Десять… нет, позвольте… двенадцать лет назад. Надо полагать, вы приехали в Эксберри позже. К тому времени шум вокруг этой истории уже утих.

– Расскажите, прошу вас!

Фостер устроился поудобнее и начал:

– В Эксберри проживал тогда Артур Босуорт. Его имя вам что‑нибудь говорит? Нет? Как преходяща земная слава! А ведь Босуорт был местной знаменитостью. Люди приезжали смотреть на него из других городов… Когда все произошло, Артуру было немногим больше тридцати. Милейший человек! Добросердечный, открытый! У Босуорта имелся лишь один недостаток: он был невероятный обжора.

Фостер уважительно прищелкнул языком:

– Вы и вообразить не можете, как он объедался! Еда была страстью и смыслом жизни Артура. Он съедал десяток яиц на первый завтрак и столько же на второй – ровно два часа спустя. К обеду он уже был голоден и набрасывался на похлебку. Впрочем, Артур ел аккуратно, разве что очень быстро: ложка так и мелькала в его руке. Но утолив первый голод, он приступал к основательной трапезе. Артур умел наслаждаться! Он не пил ни бренди, ни виски, зато знал толк в вине. У него был маленький погребок… Я до сих пор храню пару бутылок оттуда.

– Вы были друзьями? – спросила Норидж.

Дворецкий покачал головой: