Чужая ноша

Анфиса

 

Открывать глаза было больно – как будто веки изнутри склеили, и теперь нужны огромные усилия, чтобы их разодрать.

Анфиса уставилась в потолок, пытаясь поймать в фокус длинную матовую лампу, но она вращалась, и от этого вращения еще и подкатывала тошнота. Снова зажмурившись, Анфиса полежала пару минут и попыталась опять открыть глаза. Вторая попытка оказалась более успешной, во всяком случае, лампа перестала вращаться. Несколько глубоких вдохов и выдохов отогнали тошноту, и Анфиса почувствовала, что почти пришла в норму. Огляделась вокруг, не совсем понимая, где находится, и только заметив две пустые кровати, заправленные белым бельем, дверь с наклейкой в виде душевой лейки и стоящую рядом с ее кроватью стойку капельницы, поняла, что лежит в больничной палате.

В голове сразу щелкнуло, рука машинально опустилась вниз и не обнаружила там того, что сопровождало ее вот уже семь месяцев. Сердце заколотилось, стало вдруг очень жарко, как будто ее окатили кипятком, Анфиса часто задышала, стараясь взять себя в руки и трезво разобраться в том, что произошло, но это никак ей не удавалось. Она начала задыхаться, попыталась сесть и случайно нажала кнопку вызова медсестры, находившуюся на раме кровати. Буквально через минуту в палату вбежала девушка в розовом сатиновом костюме и белых сабо:

– Что случилось? Вам плохо?

– Где… что… – выдавливала Анфиса между спазмами. – Что… с ребенком?..

– Анфиса Леонидовна, успокойтесь, пожалуйста, – быстро набирая у открытого шкафчика в шприц какой‑то препарат, попросила медсестра. – Я сейчас вам укольчик сделаю и врача позову, она все расскажет, хорошо? А вы постарайтесь расслабиться, дайте препарату подействовать… вот так… – Она ловко ввела канюлю шприца в катетер, установленный в левом запястье Анфисы, и потихоньку начала надавливать на поршень.

Анфиса почувствовала, как ее тело расслабляется, дыхание выравнивается, а в голове начинает приятно шуметь. Она снова откинулась на подушку и закрыла глаза, а когда снова их открыла, увидела рядом на стуле мать.

Тамара Андреевна неотрывно смотрела в лицо дочери, и по ее щеке медленно ползла слезинка. Заметив, что Анфиса смотрит на нее, Тамара Андреевна легким жестом смахнула влагу и натянуто улыбнулась:

– Ну, как ты, Анфиса?

– Мама… что случилось? – хрипловато выдавила она, пытаясь взять мать за руку.

Тамара Андреевна уловила это движение, сама перехватила руку дочери и сжала:

– Все будет хорошо, все наладится… ты еще молодая, у тебя все впереди…

Эти слова снова как будто окатили Анфису горячей водой, вызвав самые страшные подозрения, подтвердить или опровергнуть которые почему‑то никто не спешил, даже мать.

– Скажи честно…

– Что сказать, Анфиса?

– Скажи, что я… что я… потеряла… – Договорить помешал ком в горле.

Тамара Андреевна помолчала, потом набрала в грудь воздуха так, словно собиралась нырнуть, и выдохнула:

– Да, доченька… к сожалению, твой врач ошибся со сроком, ребенок оказался меньше, чем должен был, и его легкие не успели сформироваться до конца… мне очень жаль… держись, пожалуйста, ты ведь у нас сильная… все еще непременно будет.

– Это… это был… мальчик? – стараясь сдержать рыдания, спросила Анфиса.

– Да… доченька, не думай об этом сейчас, не надо. Ты полежишь здесь немного, отдохнешь, придешь в себя… а потом вы с Гришей сможете…

– А где Гриша? – перебила Анфиса. – Он знает?

– Да, к нему поехал папа.

– Ему можно сюда пройти?

– Конечно, если ты хочешь.

Она кивнула, почувствовав, что не может произнести больше ни слова, иначе просто разрыдается и уже не сможет остановиться.

– А с врачом поговорить ты не хочешь? – осторожно спросила Тамара Андреевна, по‑прежнему сжимая руку дочери, и Анфиса отрицательно потрясла головой. – Я поняла… как скажешь, это можно сделать и позже. Ты отдохни, я посижу с тобой.

 

Гриша не пришел к ней ни вечером, ни на следующий день. Телефон тоже молчал, Анфиса пыталась пару раз позвонить, но мобильный мужа был выключен. Все это только усугубляло состояние Анфисы – она все сильнее испытывала вину за произошедшее, а молчание Гриши словно служило ей наказанием.

«Он ведь просил меня уйти с работы, – думала Анфиса, глядя в противоположную стену. – Он хотел, чтобы я сидела до родов дома и занималась только собой и ребенком. Я ведь могла прислушаться, ну, что мне стоило? В конце концов, мои пациенты получили других врачей, а я… а я потеряла своего сына. Разве оно того стоило? Разве я не могла избежать этого? Будь я дома, и ничего бы не случилось, конечно, Гриша имеет право злиться».

К вечеру второго дня снова пришла Тамара Андреевна, принесла какую‑то домашнюю еду, но Анфиса не могла заставить себя проглотить ни ложки, ни глотка. Она не ела уже двое суток, но совершенно не испытывала голода, от одной мысли о еде ей становилось дурно.

– Ты так с кровати не поднимешься, – вздохнула Тамара Андреевна. – Анфиса, так нельзя. Прекрати себя винить.

– С чего ты это взяла?

– У тебя на лице все написано. Но послушай, что я скажу – твоей вины в случившемся нет. Это могло произойти где угодно, может, даже хорошо, что случилось в больнице, что тебя успели привезти сюда, что роддом находится всего в квартале от твоей работы. Все это – кирпичики, из которых сложилось твое везение. Ты ведь могла истечь кровью, да мало ли что еще…

– Я могла уберечь своего сына.

– Ты этого не узнаешь. – Мать снова, как в первый день, взяла ее за руку. – Анфиса, я понимаю, ты сейчас переживаешь не самый легкий момент, но это все пройдет. Вы с Гришей еще родите ребенка, все будет хорошо.

– Он тоже считает, что я виновата во всем. – Анфиса закрыла свободной рукой лицо. – И он прав, мама! Он просил, чтобы я ушла с работы…

– Прекрати, – попросила мать. – Не накручивай себя, он ни о чем таком не говорил.

– Да? А почему тогда он не пришел и даже трубку не снял ни разу?

– Он сегодня дежурит.

– А вчера? Где он был вчера, когда был так мне нужен?

– Анфиса, ты не можешь требовать от человека тех эмоций, что хочешь. Гриша переживает случившееся по‑своему…

– А ты говоришь как папа, – чувствуя, как подкатили слезы, пробормотала Анфиса.