Чёрный Город

Он влетел в облака серой пены ловко, такой смехотворно маленький по сравнению с пришлыми гигантами, но достаточно активный для того, чтобы доставить им проблемы. Их ведь по‑прежнему давил «Спасатель», Марк позаботился об этом. Так что «Универсал» становился для них не главным противником, а отвлекающим фактором. Зато каким! Ему удалось вывести из строя несколько орудий, он как будто злил их – выглядело так, хотя вряд ли машины были по‑настоящему способны на злость, он просто сбивал им привычные схемы действия.

Но главной победой «Универсала» неожиданно стало не это. Ему помогло то, что изначально казалось уязвимостью: маленький размер. Этот робот не мог двигаться быстрее хазаров, скорость они выдавали одинаковую, однако Марк сумел использовать эффект скольжения, пуская «Универсала» по покрытым пеной металлическим изгибам машин. И в какой‑то момент один гигант, пытаясь достать противника, пробил четырьмя длинными ногами‑лезвиями союзника.

Насквозь пробил, одним ударом, поврежденный хазар изошел электрическим треском – и рухнул в болото, образованное пеной и грязью. Минус два, осталось три. Больше, чем казалось возможным, но меньше, чем рассчитывал Марк… пока меньше.

Если бы кто‑то сейчас наблюдал за ним со стороны, этот человек мог наивно поверить, что Марк побеждает. Потому что хазаров уже почти вдвое меньше – а он даже не ранен, они забыли о нем, отвлеченные его машинами! И потому что в этом есть какая‑то высшая, позабытая после всех Перезагрузок справедливость… Да, никто никогда не выживает. Но почему не может выжить тот, кто первым за много‑много лет не убежал? Ведь уйти проще, чем остаться, а если так, разве не положена награда?

Но Марк слишком хорошо понимал, что награды не будет. Чувствовал. Может, он и смотрелся каким‑нибудь легендарным героем – человек, который среди пламени расправил плечи. Однако опытный хирург чувствовал, что умирает. Боль появилась сразу после того, как он взял под контроль вторую машину, и с тех пор лишь нарастала. Казалось, что она полыхает везде и сразу, наполняет раскаленным свинцом его вены, расползается шипастыми щупальцами по мышцам. Нейромодуль сделался пугающе горячим, впервые за много лет – ощутимым. При общем уровне боли вспышки в голове все равно выделялись, били в виски, в лоб, хлестали по черепу так, что Марк едва чувствовал, где верх, где низ, ему казалось, что мир вокруг него кружится все сильнее, а он не стоит, он падает – или скоро упадет…

По лицу текло что‑то горячее, вырывалось из носа, потоками стекало по горлу, уже и не стремясь наружу. Нервная система поражена, сосуды лопаются, кровь густеет… Перед глазами теперь не только настоящий туман, но и тот, что существует лишь для Марка, красный в начале, стремительно темнеющий, застилающий все вокруг и все пожирающий.

На миг страх все же поднял голову, вырвался из клетки, потому что у страха перед смертью особое положение: он рождается вместе со своим носителем и передается от поколения к поколению. Страх шептал, что Марк уже сделал больше, чем достаточно, и, хотя травмы его велики, он может спастись, вероятность не так уж низка!

А потом упрямство снова победило страх, шугануло, загнало в пустоту. Если решил, что ни шагу назад, нужно выполнять, не выискивая для себя оправданий! К тому же… Та радость, которую подарила ему последняя свобода, значила для Марка больше, чем долгие годы тихого ожидания очередного бегства.

Обратный отсчет начался, он знал об этом. Он умирал. Но нужно ведь уйти красиво и уж точно не одному! Поэтому, не отпуская двух первых роботов, Марк потянулся к третьему. План сложился, все наконец стало на свои места.

Нейромодуль посылал по телу волны такой боли, что хотелось кричать – и, возможно, Марк кричал, он не знал наверняка, потому что страдание поглощало не только зрение, слух тоже, и все остальные ощущения… А упрямство держалось. Именно оно выискало в мире, который стал мутным и едва различимым, последние неоновые нити кода.

Марк взял под контроль «Строителя» – гигантскую дорогущую бандуру, посланную в Объект‑803 временно, чтобы возвести новую вышку связи. Теперь уже не будет ни вышки, ни Объекта… Но Марк признавал это давно, а «Строителя» не трогал лишь потому, что думал: не получится, нет смысла тратить силы, слишком масштабная и сложная машина, он все равно не сможет. А теперь смог… Да, заплатил за это. Болью, криком, звуком костей, трескающихся от предельного напряжения. Но он взял эту нагрузку – и последним отчаянным усилием заставил «Строителя» сначала взлететь в воздух, а потом сокрушительной плитой рухнуть на оставшихся хазаров.

Он сделал то, что хотел, не отступил, и он умер – но умер уже внутри белой вспышки, порожденной гибелью непобедимых тварей.

 

* * *

 

Проводник никогда не сочувствовал жителям этого города – напротив, он считал, что смерть они вполне заслужили. Потому что они даже не понимали, как им повезло. Они получали воду по первому желанию, катались на машинах, которые не могли переломить им хребет, ныли о том, что не хватает денег на сотое платье, и тратили ресурсы на забавы… Да если бы проводник застал кого‑то настолько беспечного, он бы сам этого избалованного слизня проучил!

Нет, город не для таких вот слабаков, город для сильных. Для проводников, например, которые заслужили право здесь находиться. Потому что если даже какие‑нибудь беженцы чудом переживут дорогу и доберутся до этой точки, дальше они не пройдут. Мертвые города привлекали не только людей… За годы запустения тут накопилось всякого.

Эта территория не принадлежала никому и принадлежала сразу всем. Проводник не заблуждался на ее счет, он не сомневался, что убить его может каждая улица, и вполне справедливо было бы бояться с первого шага в зону запустения до последнего. Только вот если все время бояться, можно сойти с ума и однажды поддаться страху последний раз. Поэтому проводнику было куда выгодней верить, что это его территория, с ним тут ничего плохого не случится.

Если он будет соблюдать правила, разумеется, и он соблюдал. Первым и главным было не соваться сюда после наступления темноты, этого ни один из проводников не делал. Вторым – всегда проверять маршруты. Да, даже знакомые. Потому что в мертвых городах постоянно что‑то меняется, и прежде, чем вести сюда группу истеричных беженцев, которые наверняка в критический момент станут обузой, нужно самому убедиться, что путь по‑прежнему безопасен.

Именно этим и занимался сегодня проводник. Он двигался по широкому проспекту, разглядывая уже знакомые громады зданий, частично обвалившихся, но все еще величественных. Природа, избавленная от людей, брала свое – медленно, зато неотвратимо. Трава пробивалась через асфальт, кусты умудрялись разрастись в трещинах, покрывавших теперь стены и крыши. Мох и лишайник и вовсе не знали преград, их остановить могло разве что солнце, но солнце сюда добиралось редко, в центре правили тени.

За грязными окнами стеклянного здания мелькнуло движение, и проводник, до этого расслабленный, даже насвистывающий себе под нос незамысловатую мелодию, замер, насторожившись. Движение повторилось, белое пятно прильнуло к окну… Проводник хмыкнул и двинулся дальше. Оно хочет, чтобы он увидел, хочет, чтобы вошел, значит, само вылезти не может, вот и все, что ему нужно знать.

Чуть дальше находилось здание, которое проводнику особенно нравилось – старинный дом, на удивление хорошо выдерживавший испытание временем, даже сохранивший редкие вспышки белой декоративной штукатурки. Правда, это сложно разглядеть за одичавшим парком, теперь превратившимся в настоящий лес, но проводник подходил достаточно близко, чтобы увидеть. Раньше, теперь‑то уже нет – он еще месяца два назад услышал дрожащий девичий голос, доносившийся из разбитого окна:

– Помогите! Кто‑нибудь… пожалуйста… Спасите меня…