Дожить до весны

А вот это было неожиданно. Настолько, что Таиса едва не воскликнула: «Так ты что, на самом деле хотел этого?!», однако она вовремя прикусила язык. Такие вспышки эмоциональной несдержанности простительны школьнице, а не профайлеру. Если Форсов вдруг узнает, что она ляпнула нечто подобное, он побежит покупать кирзовый сапог только для того, чтобы эпичней дать ногой под зад нерадивой ученице.

Меньше эмоций, больше психоанализа. Форсов повторял, что при разговоре человек общается не только словами. Матвей не скрывает, что не хотел участвовать в тех событиях – и сожалеет о них. Так в какую же сторону двинуться?

– Во что ты верил в тот момент? – спросила Таиса так спокойно, что удивила сама себя.

– Я верил, что, если я откажусь, убьют только ее. Меня бы оставили в живых в любом случае. Те самые… обстоятельства сложились так, что изнасилование как таковое не было главным развлечением. Это, увы, была доступная тем людям забава. А когда нечто становится доступным, неизбежно приходит пресыщенность.

– Даже чем‑то настолько чудовищным?

– Чудовищным – и примитивным. Да, и таким тоже. На тот момент сексуальное насилие всех форм и проявлений перестало быть экзотикой… там. Интересны стали только люди, чем необычнее, тем лучше. Тем дольше эти люди могли прожить. Я был необычен, Ксана – тоже, но у Ксаны оставался недостаток, который она не могла преодолеть: она была женщиной.

Таиса чуть было не поправила «девочкой», но снова успела сдержаться. Больше спокойствия, меньше эмоций, меньше, меньше… Единственная возможная мантра для такого разговора.

– У тех, кто это устроил, было предвзятое отношение к женщинам, – продолжил Матвей. – Ксана и без того продержалась намного дольше других, потому что она всегда была очень умна. Объективно, она лишь немногим уступала мне, но предвзятость опускала ее на уровень ниже в глазах тех людей. Я видел, что они начали терять к ней интерес, она перестала быть ценностью.

– Но как то, что они заставили тебя сделать, могло вернуть ей ценность?

– Они хотели увидеть, как все пройдет, как отреагирует она, как буду вести себя я. Если бы я отказался… Может, ее бы не убили сразу. Но ей все равно пришлось бы пройти через нечто такое… Худшее, чем то, что мог сделать я. А потом все равно умереть. Вот в это я верил, но ей сказал, что боролся за наши жизни, потому что так мы оказывались на одинаковом уровне уязвимости.

– Вы с ней были друзьями до того, как все случилось?

– Нет, – покачал головой Матвей. – Думаю, справедливо сказать, что мы всегда были врагами – хотя я не люблю пафос, связанный с этим словом, в данном случае он уместен. Но при моей неприязни к ней я никогда, ни в какой момент не желал поступить с ней так.

– Ксана умна… Она должна была понять это!

– Она все понимает. Это не обязывает ее меня прощать.

– Как ты вообще смог это сделать, если не хотел?

Вот теперь она все‑таки ляпнула глупость. Таиса поняла это через секунду после того, как слова прозвучали, но было уже поздно. Эмоции на миг взяли верх: слишком уж их много накопилось, слишком сильными они стали…

Но Матвей не дрогнул и теперь. Все это время он говорил подчеркнуто отстраненно, да и слова подбирал так, будто заполнял отчет.

– При естественных условиях – не смог бы. Но есть целый ряд методов, от физических до химических, которые делают такую ситуацию возможной.

И снова Таиса поняла больше, чем прозвучало. Нет, это была не какая‑нибудь частная порностудия, где издевались над малолетками. Это было место, где создали определенные условия, где были средства для таких «методов»… Место, где Матвей получил шрамы, которые Таиса видела раньше. Где с ним сделали то, после чего только Форсов смог его спасти.

– Если ты считаешь, что я хочу обелить себя и перенести вину на Ксану, то напрасно, – вдруг добавил Матвей. – Я не пытаюсь сказать, что я ее спасал, а она неблагодарная. У нее есть право требовать ответа за то, что я сделал с ней.

– А кто ответит за то, что сделали с тобой? – не выдержала Таиса.

– Люди, которые это организовали, давно уже не на свободе. Некоторых нет в живых.

– Ну и что? Это поставило точку в истории? Вред, который они нанесли, до сих пор остался! Даже если отстраниться от всего, что происходило в этом месте, если взять только ту конкретную историю… И ты, и Ксана вините в этом тебя. И ладно она не видит, она явная психопатка… Но ты‑то как просмотрел?

– Что именно?

– Все, что сделали с ней, сделали и с тобой, – уверенно произнесла Таиса.

– Ты подгоняешь факты.

– Я единственная, кто смотрит на них объективно. Иногда, знаешь, очень трудно дожить до весны…

– Даже не начинай.

Она не пыталась утешить Матвея, это действительно было правдой – по крайней мере, для Таисы, ведь правда неизбежно субъективна. При всех своих талантах Матвей все равно остается человеком, и чувство вины давит на него. Ему кажется, что пострадала только Ксана – как принимающая сторона насилия. А то, что и его заставили действовать против своей воли, и явно наблюдали за этим, а потом винили, насмехались… Это тоже имеет значение.

Но он думает не об этом, он наверняка помнит, как Ксана кричала и плакала, что говорила ему потом… Он не сможет оценить историю иначе, не сумеет просто. Ксана это как раз поняла, она уже один раз использовала это против него – и использует снова. Возможно, даже преуспеет, потому что Матвей сам оставил за ней право на месть.

Нужно было узнать больше – и тут можно было узнать больше, Таиса увидела лишь верхушку айсберга. Однако она чувствовала, что погружаться в темные ледяные воды прошлого, чтобы разглядеть айсберг, она пока не готова. Ей уже от того, что она выяснила, становилось не по себе! Сердце билось отчаянно, быстро, и снова стало холодно – стресс прошедшей ночи рад был вернуться.

Казалось бы: как можно поддаваться такому? Это всего лишь слова, всего лишь рассказ. Всего лишь прошлое, которое к самой Таисе не имело никакого отношения. Именно к такому восприятию реальности приучал интернет: там самое сокровенное сливалось с придуманными историями, разница между персонажами и живыми людьми стиралась. А жалости на всех не напасешься, и равнодушие становилось естественной защитной реакцией. Если каждый раз душу рвать над чужой бедой, сколько той души останется?

Таиса умела отстраняться от чужих трагедий точно так же, как все остальные. Но это если речь шла об историях без лица и имени, а здесь человек, который прошел через тот кошмар, сидел рядом с ней. Живой человек, помнящий, чувствующий… И его она заставляла доставать из могилы памяти то, чему полагалось быть похороненным. Уже то, что прозвучало, было болезненным, она не сомневалась, что дальше станет хуже.

И если этого не хочет ни один из них, зачем давить? Таиса понимала, что это навредит Матвею… и, возможно, ей самой. По ней уже ударило то, что она узнала о Гарике. Она сейчас не хотела пробираться в еще одну несчастливую жизнь.

Но и о том, что она все‑таки завела этот разговор, она не жалела. Обсуждая то, что случилось, она не переставала прислушиваться к собственным чувствам. Ей важно было знать, изменится ли ее отношение к Матвею, сможет ли она доверять ему так, как раньше…