Егерь императрицы. Русский маятник

– Так заводи их! – донеслось из него. – А уж потом и в лагерь к углицким пойдём. За Владимиром Семёновичем пока вестового пошли.

– Заходите, господа, – пригласил егерей майор.

– Ваше высокопревосходительство, командир лейб‑гвардии егерского полка бригадир Егоров!

– Главный полковой квартирмейстер подполковник Гусев!

– Старший полковой интендант премьер‑майор Рогозин! Представ перед генерал‑фельдмаршалом, офицеры доложились.

– Ага, соколики‑гвардейцы явились! – подскочив к троице, воскликнул Суворов. – Лица с морозца румяны, в глазах искра горит! Что, хоть сейчас в бой, в атаку или на приступ?!

– Так точно, ваше высокопревосходительство! – хором прокричали егеря.

– Куда прикажете, господин фельдмаршал?! – рявкнул Егоров. – Распорядитесь полк строить?!

– Увы‑увы, не вести мне вас более в бой. – Александр Васильевич, вздохнув, развёл руками. – Во всяком случае, тут. Врага нынче в Польше, считай, что и нет, господа, он разбит наголову и рассеян. Остатки от былого воинства ляхов сейчас по лесам в свои уделы пробираются, чтобы опять за ремесленный или крестьянский труд взяться. Варшава за избавление от мятежа и проявленное к её жителям милосердие горячо нас благодарит, а король польский Станислав Август Понятовский письмо за письмом в Санкт‑Петербург государыне императрице шлёт со словами любви и признательности и во всём случившемся спесивую шляхту с коварным Костюшко обвиняет. Дескать, жизнь его и его близких всё это время, пока шёл мятеж, висела на самом тонком волоске и только вот сейчас он смог почувствовать себя в полной безопасности. Хитрит, конечно, лис, ну да ничего, императрица разберётся. Ладно, Бог с ним, с этим Понятовским и со всеми поляками. Из Военной коллегии за подписью графа Салтыкова Николая Ивановича депеша пришла, а в ней отдельным пунктом прописано распоряжение об отправке вашего полка к месту постоянной дислокации в Санкт‑Петербург. И что немаловажно, путь вам приказано держать через Восточную Пруссию на Кёнигсберг, где и надлежит погрузиться на ожидающие корабли балтийской эскадры. Алексей, к сей депеше ещё и особое письмецо имеется, но не от генерал‑аншефа, а от… – И, подойдя вплотную к Егорову, Суворов прошептал имя на ухо. – По старинному стольному граду пруссаков вам надлежит идти парадным строем, с барабанным боем и развёрнутым полковым знаменем. Вести себя, как и подобает русской гвардии, гордо, но не спесиво. С пруссаками у нас, сам знаешь, весьма непростые отношения. Это сейчас по делам в Польше мы с ними вроде как союзниками выступаем, а вот только недавно, воюя с Турцией, удар от них ждали и вынуждены были аж два армейских корпуса для прикрытия западных границ держать. Те корпуса, которых нам так не хватало под Очаковом и Измаилом. Чуть более трёх десятков лет назад наши полки уже шагали по этим землям, ну так и напомните пруссакам о былом! Пропуск для вас выправлен, прогонные средства велено выдать из армейской казны. Не задерживайтесь тут и отправляйтесь так скоро, как только можете. Сколько вам нужно дней на сборы и что нужно для хорошего, быстрого марша? – Он окинул взглядом внимательно слушавших егерей. – Не зря ведь я вас сюда вместе с главным полковым интендантом и квартирмейстером вызвал. Ну, что скажешь, майор? – обратился он к Рогозину.

– Неделя, ваше высокопревосходительство, – после небольшой заминки, посмотрев на командира, ответил тот. – Люди и через три дня могут выйти, как только всё подготовят к маршу, а вот полковое имущество просто так на себе нашим ротам не унести. Нужно уложить в повозки: фураж, провиант, боевой припас и всё прочее.

– А ещё и лазарет везти, – вставил Егоров. – У нас более трёх десятков егерей с серьёзными ранениями в нём лежит. И около сотни с более лёгкими ранами в ротах на облегчённой службе долечиваются. Только‑только полевой госпиталь обустроили, для тех, кто там лежит, зимняя дорога на пользу точно не пойдёт.

– Неделя – это много, – покачав головой, проговорил, хмурясь, Суворов. – Меньше чем через три недели большой праздник – католическое Рождество. Весь народ гулять будет, простой люд в большие города на ярмарки и празднование съедется, а кто побогаче, дворяне и местная знать, – на приёмы и балы. Было бы правильно именно в это время вам в Кёнигсберг и входить. А это значит, что дня через три вам уже нужно выдвигаться. Две недели на марш вместе с отдыхом и оправкой. Как раз на Рождество тогда на месте и будете. Ну‑у, Егоров, успеете за три дня собраться и за дюжину добежать?

Алексей посмотрел на своих подчинённых и вздохнул.

– Простите, ваше высокопревосходительство, если бы для боя, для атаки и приступа, тогда, конечно, тогда, пусть и рваными, грязными да голодными, с вещевыми мешками за спиной, добежали. А вот для парадного гвардейского похода, да ещё и перед тысячами горожан, ну не знаю, как это возможно. – И он покачал головой.

Суворов посмотрел с прищуром в глаза Алексею и усмехнулся.

– Молодец, бригадир! Перед начальством не тушуешься, на своём стоишь, и если уж говоришь, то по делу. Так что нечего тут у меня прощения просить.

Лазарет, коли обустроились, оставляйте здесь, в этом лагере, вместе со всей его лекарской прислугой. Тут, в Польше, полагаю, армии придётся ещё изрядно постоять. До тех пор, пока эти дипломаты и политики все вопросы решат и все острые углы сгладят. И наши войска под Варшавой есть главный аргумент в любом их споре. Так что к лету отправим ваш лазарет вслед за полком, да по хорошей погоде. К лету, небось, и раненые уже на ногах будут. Так что ничего, не переживай, все в целости к вам доберутся. Можете вместе с лазаретом пока тут и тяжёлый интендантский груз весь оставить. Одним караваном в Россию всё равно пойдут. Охрану я ему выделю, обещаю. А вот так, налегке, да без тяжёлого обоза, мыслю я, не будет уж трудно в Кёнигсберг вам дойти? Теперь что скажете? Годится такое? – И он обвёл ироничным взглядом всю троицу.

– Ещё бы с полсотни вьючных лошадей, ваше высокопревосходительство, – подал голос Рогозин. – Мы бы на них и провиант, и фураж нагрузили. Тогда бы точно быстрее пошли. Свои‑то лошади, они ведь для летнего обоза тут останутся.

– Вот что значит хороший интендант! – рассмеялся Суворов. – Никогда не упустит возможности откусить, даже пусть и у фельдмаршала. Будет вам полсотни вьючных, – стал он снова серьёзным. – Ну и вы не подведите. Чтобы показали себя перед союзниками. Пусть мотает на ус тот, кому положено, и думает, что для русского солдата пройти маршем три сотни вёрст зимой невелик труд и он после того всё одно бодр, зол и весел. Ладно, долго вас не задерживаю, сейчас Владимир Семёнович подойдёт и заберёт вас. Там уж сами в главном штабе все бумаги, какие нужны для марша, выправите, причитающуюся дорожную сумму через канцелярию при́мете, ну и все вопросы, какие ещё остались, обсудите. Жаль мне с вами расставаться, ребятки, хорошо вместе служилось. Бог даст, и ещё, может, свидимся, повоюем. Полк провожать я лично приеду, егерей за их храбрость поблагодарю. Матушке императрице рескрипт с благодарностью за её гвардию я уже отослал, он в столице раньше вас уже будет.

 

– Чирков, плотней мешок укладывай, чего у тебя, как шар, его распёрло?! – покрикивал, проходя около отделения учебной роты, капрал. – Вон у Лутового глянь, всё то же внутри, а та сторона, что на спине, ровная, словно доска. Значит, и нести заплечник удобнее будет.

– Агафон Елизарович, так давали бы ранцы как у мушкетёров, туда уж точно удобней всё складывать, кожа не парусина: и форму держит, и износ у неё меньше, чем тут, да и смотрится ранец не в пример богаче. Не то что этот мешок, словно бы котомка у калик‑погорельцев, а не воинское имущество.