Егерь императрицы. Виват Россия!

– Совсем недавно, в первый день Пасхи, в московском Успенском соборе Павел Петрович короновался, – приглушённо рассказывал Егорову Филипп Иванович. – И тут же публично, при стечении огромных толп народа, самолично зачитал новый закон о престолонаследии. Так что теперь мы опять вернулись к принципу наследования престола самым старшим сыном монарха, отменённому Петром Первым ещё в двадцать втором году. Более, как это было раньше, наследник назначаться теперь уже не сможет. Про Манифест о трёхдневной барщине вы, Алексей Петрович, сказали, что уже слышали. Недавно через курьера поступило «Установление для орденов кавалерских российских», с ним же подробное расписание проведения церемонии вахтпарадов, а до этого в войска прислали списанные с гатчинских новые уставы: «Воинский устав о полевой и пехотной службе», «Воинский устав о полевой кавалерийской службе», «Правила о службе кавалерийской». Проштудировал я их все, и знаете, сказать ничего плохого, в общем‑то, не могу, довольно всё чётко и подробно в них расписано. Надо признаться, что петровский устав давно уже устарел и ждал своих изменений. Единственное, с чем я никак не могу согласиться, так это с принижением статуса офицера. Нижним чинам теперь позволено на них жаловаться. Строго наказывать солдат можно сейчас лишь в исключительных случаях, а вот для господ офицеров нынче введена уголовная ответственность за жизнь и здоровье подчинённых. Ещё введён запрет и на привлечение солдат к работам в личных имениях или к тем работам, которые не имеют отношения к службе, со строгим наказанием за его нарушение, вплоть до разжалования и отправки на каторгу. Представляете?! В офицерский состав отныне позволительно лишь входить выпускникам военно‑учебных учреждений, которые успешно сдали экзамены на грамотность и знание уставов. А вот отпуска господам позволительно теперь брать не более 30 дней в год, притом как нижним чинам они установлены только лишь на два дня меньше. Поговаривают, что даже награды хотят для солдат придумать, что‑то такое вроде Аннинской медали или знака, что ли, не понял пока сам.

– Ну‑у, пока ничего такого плохого я в этом всём, Филипп Иванович, не вижу, – пожав плечами, произнёс Алексей. – Если офицер храбрый, умный и умеющий вести за собой подчинённых, думаю, ему не составит большого труда завоевать у них авторитет и наладить правильно службу.

– Так уже всеми этими нововведениями, ваше превосходительство, этот самый авторитет‑то ведь и роняется! – воскликнул в сердцах фон Эльмпт. – Ну никак нельзя в нашей армии воли солдатам давать, попробуй потом их в бой на картечь повести! Уговорами и просьбами убеждать? А то, что всех польских повстанцев во главе с их предводителем Костюшко велено было на волю отпустить, не слыхали? А его ещё и огромной суммой к тому же ведь наградили, на приём ко двору позвали. А вот его победитель генерал‑фельдмаршал Суворов, напротив, в опалу нынче угодил. Вместе со своими ближними штаб‑офицерами в Кобринские имения сослан.

– А вот это очень плохо, – помрачнев, проговорил Алексей. – Такие гении полководцы, как Александр Васильевич, рождаются крайне редко. Потерять его для отечества – беда. Вы, я вижу, что‑то слышали об этом, Филипп Иванович, расскажите, пожалуйста, поподробнее.

Карета остановилась у большого двухэтажного дома с колоннами у парадного входа, а двое сидевших в ней всё продолжали приглушённо беседовать.

– Слышать‑то я слышал, ваше превосходительство, может, конечно, и не всё, – пожав плечами, произнёс полковник. – Но вот что до меня дошло, то я и вам расскажу, и всё это для того, чтобы и вы аккуратнее, Алексей Петрович, были. Потому как время‑то нынче непростое, а вам, почитай, прямо ведь на глазах у государя в столице придётся находиться. Так вот, Павел Петрович затеял в государстве большие реформы, и армию он, само собой, стороной обойти никак не мог. Какие‑то нововведения его, я согласен, полезные, а какие‑то весьма и весьма спорны. Многое в делах преобразований у нового нашего императора отличается большой резкостью, непродуманностью и тягой к формализму. Я ведь сам, несмотря на свою фамилию, считаю себе природным русским, и вот это вот насаждение прусских порядков, муштра и всевозможные вахтпарады, тесный прусский мундир, букли и косы с пудрой – это всё не по мне. А вы же знаете Александра Васильевича, неужели он смолчать сможет? Одни только его прилюдные высказывания чего стоят: «Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять?» или вот «Пудра не порох, букля не пушка, коса не тесак, и я не немец, а природный русак». Каково? Это ещё Павел держался как‑то до поры, терпел, но после большого февральского смотра войск и проведённых ревизий грянул гром! Суворов вместе с пятью другими фельдмаршалами был уволен в отставку без права ношения мундира. По Александру же Васильевичу и ныне ещё идёт следствие, а вы же знаете, как оно у нас – будет команда, чего даже и нет и не было никогда, ретивые людишки всё одно накопают. Нужна растрата? Будет вам растрата. Нужен заговор? Не извольте беспокоиться – будет вам ещё и заговор.

– Скверно, – тяжело вздохнув, произнёс Алексей. – В Европе большая война разгорается, вот‑вот и нас в неё втянут, а мы без лучших своих полководцев остаёмся.

– Вот и я о том же, – подтвердил фон Эльмпт. – Так что и вы, Алексей Петрович, осторожнее. Ну что, а мы уже приехали, вон у входа Емелька мнётся. Пока тут стоим и беседуем, небось, давно к Машеньке мальчишку с известием послал. Как вам домик? – Выйдя из кареты, он кивнул на огромное строение.

– Хоро‑ош. А вы скромник, Филипп Иванович, такую красоту домиком называть, у меня в Санкт‑Петербурге мой раза в три меньше.

– Ох, Алексей Петрович, скажете тоже, там‑то ведь столица, – вздохнув, заметил полковник. – А в ней и малый флигелёк за провинциальный дворец, как вот здесь, сойдёт. Пойдёмте, господа. – И, опираясь на лакированную трость, зашагал к мраморной лестнице. – Сергей Владимирович, ну что же вы отстаёте, пойдёмте, пойдёмте, сейчас нас горячим накормят. Емеля, солдат на кухню отведи! – приказал он открывшему настежь массивные двери приспешнику. – Пусть Аглая там накормит их и в дорогу побольше даст.

– Понял, барин, будет исполнено. – Тот преклонил голову, пропуская гостей.

На площадке между этажами широкой парадной лестницы, застеленной снизу доверху малинового цвета ковровой дорожкой, стояла сама хозяйка дома баронесса фон Эльмпт.

– Филипп, ну что же ты не предупредил меня?! – воскликнула она, краснея на глазах. – Если бы я знала, что у нас сегодня гости, да ещё и такие!

– Не извольте беспокоиться, Мария Ивановна. – Алексей глухо стукнул каблуками о ковёр и поцеловал поданную одетую в шёлковую перчатку руку. – Мы с Владимиром Сергеевичем к вам буквально на полчаса. Филипп Иванович так настаивал, что было бы верхом неприличия ему отказать.

– Разрешите представиться, подполковник лейб‑гвардии егерского полка Гусев! – Сергей, так же как и командир, стукнул каблуками сапог и приложился к поданной ему дамской ручке.

– Никаких полчаса, уговор, господа, был, что вы не менее часа у нас будете! – воскликнул барон. – Машенька, дорогая, у нас ведь найдётся, чем накормить голодных офицеров? Они с дороги. Да, признаться, и я сам порядком проголодался.

– Я уже распорядилась, дорогой. Вы так долго сидели в своих каретах у входа, что я успела до полусмерти заскучать, – обиженно сложив губки, проворчала баронесса. – Ну и о чём можно было там беседовать, зная, что жена умирает со скуки?

– Политика и война, дорогая. – Полковник развёл руками. – О чём ещё могут говорить господа офицеры?