Егерь императрицы. Виват Россия!
– Вот то‑то и оно! – воскликнул Кулгунин. – Нельзя у нас в России сплеча рубить! А уж тем более срубать тот столб, на котором вся власть держится! Тут недавно слух из столицы долетел, что при коронации государь Манифест о трёхдневной барщине издал, и теперь ты крепостного даже не моги больше указанного времени к труду приставлять, а ещё и в воскресенье обязательный выходной ему должен предоставить. Хлебная повинность отменяется, продажа крепостных сильно ограничивается, а за жестокое обращение с ними можно и вовсе под суд загреметь. И самое главное… – И Кулгунин, понизив голос, прошептал: – Крестьян допустили к личной присяге императору. Представляете! – Он обвёл взглядом сидевших за столом. – Этим ведь нас, дворян, на которых вся власть в стране держится, с подлым сословием враз уравняли!
– Тихо‑тихо, Олег Николаевич, ну что ты, право слово, так раздухарился. – Алексей поднял руку, успокаивая его. – Барщина у нас с самого начала в поместьях отменена, давно ведь по совету сведущих людей мы на оброк перешли. Землю в аренду рачительным хозяевам даём. Крестьян не продаём, о разлучении семей уж и тем более речи нет. Вспомни вообще, когда у нас тут крестьян секли? Сами же говорите: штраф, порицание, перевод на время на более тяжёлый труд – вот и все наказания. Так‑то это у нас что же получается, всё и так давно по этому манифесту выполняется? И чего же тогда волноваться?
– Ну не скажите, Алексей Петрович, личная воля помещика и государев манифест – дело разное, – не согласился тот. – Эдак мы скоро вообще можем до отмены самой крепости докатиться. И как же жить тогда? Как же сама сословность, на которой всё у нас зиждется? Весь государственный уклад ведь тогда сломается? Крестьянам жаловаться на своих помещиков даже разрешили, прошения наверх подавать! Плевать они на нас скоро начнут, эдак мы до пугачёвского бунта докатимся! Снова усадьбы по всей стране запылают!
– Тихо‑тихо вам, спорщики! – воскликнула Анна. – Коля, ну успокойся ты уже! Аж покраснел!
– Мужчины, ну что вы, право слово! – вторила ей Катарина. – Неужто нельзя о чём‑нибудь добром и нейтральном поговорить? Вечно вас то к политике, то к войне тянет. Уж лучше бы о своих заводах, о плотинах и мастерских беседовали.
– Да наговоримся ещё, – усмехнувшись, заметил Алексей. – По моим подсчётам, полк только‑только вот готовится на тракт из Воронежа выходить. Месяца полтора у нас есть с Сергеем погостить, а уж потом вдогонку за егерями припустимся. Подлейте‑ка ещё чайку лучше да расскажите, чем нас детки порадовали?
Глава 4. Хозяйские хлопоты
– Половодье пройдёт, большая вода схлынет, и будем затвор закрывать. – Чуканов показал на плотину. – Так‑то всё уже готово, Алексей Петрович, посмотрим на половине напора, как колесо будет работать, а потом ещё уровень поднимем, и тогда уж оно в полную мощь заработает.
– А малую плотину на низинной речушке не успели сладить? – поинтересовался Егоров. – Я смотрю, на ней вовсю топорами стучат.
– Да нет, тут другое, – виновато проговорил мастер. – Когда лёд выпускали, чуть‑чуть не рассчитали, ну и порушили маненько ворота. Но два дня – и всё поправим, даже не сумлевайтесь. Главное, что колесо с валом не свернуло, повезло, что оно подливное, нижнебойное. Теперь уже на будущее осторожнее станем. Лучше уж побольше в половодье стравливать, чем потом чинить.
– От ветряков‑то хоть какой‑нибудь толк есть? – решил узнать, как обстоят дела, у главного механика поместья, Бочарова Степана, Алексей.
– А как же, конечно, – подтвердил тот. – С осени оба запустили. На большом цеху семь станков от них сейчас работают. В малом – четыре. В основном пока только лишь одни ружейные стволы обрабатываем, для дальнейшей сборки их готовим. Так что работают у нас сейчас машины для сверления стволов, для шустовки и обтачивания, ещё для нарезки в них каналов и для выделки казённика. Но как только водяное колесо на плотине закрутится, тут же привода и ко всем остальным станкам подключим. Тогда уж в полную силу сможем трудиться. Пока же на ветряках это никак не получится. Пойдёмте, сами поглядите, Алексей Петрович, как оно там внутри, все станы, доставленные к заводу, уже на свои места у нас встали, каждый отладили и вал к нему подвели.
В огромном здании было довольно сумрачно, солнце проникало сюда через верхние, установленные на высоте человека окна. Только у немногих работающих станков было чуть посветлее, два, а то и три установленных рядом с ними масляных фонаря давали хорошее световое пятно.
– Темновато здесь, – проговорил Алексей, оглядываясь. – Я как‑то по‑другому себе внутри представлял. Может, крышу сделать со съёмной частью, а на зиму застеклить?
– Это вы, Алексей Петрович, на казённом заводе не бывали али на частной железоделательной мануфактуре, – усмехнувшись, произнёс Бочаров. – Вот уж где темно. На стенах всюду пыль и сажа с полпальца толщиной, в оконца еле свет снаружи проникает, только и надёжа на масляные лампы. Стекло‑то ведь, оно дорогое, да и шибко хрупкое, рамы от стука и грохота сильно дрожат, вечно трескаются. Здесь‑то не пожалели, остеклили хорошо всюду по сторонам, ничего, и подсветка ещё под каждый станок будет. А потолок стеклить, ну не знаю. – Механик неодобрительно покачал головой. – Хрупкая уж больно конструкция получится, а тут снег зимой валит. Да и как ни делай прочным основание под станы, всё одно тряска‑то от них на стены будет, а ещё и большой молот заработает. Давайте пока уж всё так, как есть, оставим?
Всюду прикрытые с боков коробами внутри здания шли металлические валы. Некоторые из них и сейчас крутились, передавая своё вращение через ремни шкивов[1] валам работающих станков. Слышался скрежет, скрип и характерный шум металлообработки.
[1] Шкив (от голландского schijf или английского sheave) – фрикционное колесо с жёлобом или ободом по окружности, которое передаёт движение приводному ремню или канату.
