Эльфийский бык – 3
– Не знаю. Дочь его отбыла. Очень недовольная. На мужа орать изволила. Идиотом обзывала и ничтожеством. Да и в целом по‑всякому. Последними убрались официанты и прочая обслуга.
– А Свириденко?
– Не уезжал. А в дом мы не совались.
И это правильно.
В самом доме было тихо и мертво.
Он встретил гулкой пустотой, этот дом. И вялое эхо шагов умерло, едва родившись.
– Неприятное место, – тихо произнёс Вадик. – Рука сама к оружию тянется.
– Держитесь рядом.
Свет почти не проникает в окна. Стёкла успели потемнеть, то ли пылью заросли, то ли плесенью. И мрамор утратил белизну, как и золото – блеск.
– Что здесь…
Вадик начал было и осёкся, когда Ведагор приложил палец к губам.
Тьма.
Та, дремавшая, сокрытая, то ли в доме, то ли где‑то рядом, выбралась. Она приходила уже сюда и всякий раз отступала, унося немного жизни, пока было ещё что уносить. А теперь, забрав остатки, она обжилась.
И чем дальше, тем больше её.
Вот мрамор хрустит под весом человека, и сотни мелких трещин расползаются по камню, который того и гляди рассыплется песком. И не он один. Трещины ползут к стенам. И по стенам, поднимаясь выше и выше. Они готовы коснуться потолка, а потом и его расчертить.
Дальше.
Мёртвые цветы.
И зал, накрытый для банкета. Прах. Гниль. Вонь испорченной еды, от которой Вадик трясёт головой. И всё‑таки вытаскивает пистолет.
Так ему спокойней.
– Здесь нельзя стрелять, – Ведагор говорит это тихо. – Звука хватит, чтобы всё рухнуло.
Срезанные розы, будто кто‑то нёс букет, но не донёс, а рассыпал. И стебли цветов обуглились, а лепестки опали, осыпались и тают алыми скорлупками.
Дальше.
Лестница.
И кабинет, в котором Ведагор уже бывал. Лестница опасно скрипит.
– Возвращайтесь.
– Извини, хозяин, но не уйду, – всё же Вадик был отвратительно упрям. – Ребятам скажу, но сам… если что, хоть силой поделюсь.
Здесь, на втором этаже, всё так же, как на первом. Разве что тьма прорастает темным ковром то ли мха, то ли просто какой‑то изменённой дряни. И ноги погружаются в него беззвучно. А вот над самим ковром поднимаются ошметки тумана. И норовят прилипнуть, прирасти к одежде.
К вечеру рассыплется.
А дверь кабинета приоткрыта, словно приглашают.
Хотя так и есть.
И тьма мнётся на пороге. Сам кабинет пуст. Стол. Кресла. Окно чуть тронуто по краю, тьма добивает остатки защитных заклятий. И та, которая внутри, норовит прорваться, чувствуя родственную силу. Ведагор поморщился.
Нити сторожевых заклятий свернулись на пороге. Хотя… ждут?
Кого?
Его пропускают и рвутся беззвучно, не причиняя вреда. Только в прорывы эти начинает сочиться тьма. По капле, по две, но это пока. Скоро поток станет мощнее, и тогда ослабевшую границу просто сметёт.
Впрочем, об этом стоило подумать хозяевам места.
Ведагор увидел письмо.
Белый конверт.
Красное пятно сургуча и герб, вспомнить который получилось не сразу. Всё же род молодой. Странно, что письмо. Мог бы голосовое там отправить.
В мессенджере написать.
Или…
Тьма убивала не только живых, но и технику.
Ведагор коснулся конверта, и тьма сползла на него, обвивая и распечатывая. Интересно, а если бы он её вывел? Так бы и не узнал, чего пишут?
Не то, чтобы сильно хотелось, но…
Ровные строки.
Почерк аккуратный, выверенный. И завитушек в меру. И всё же видится в этой правильности какая‑то чрезмерность.
Тяжеловесность.
«К сожалению, времени у меня осталось куда меньше, нежели я предполагал изначально. И оно, уходя, заставляет спешить. А потому оставлю в стороне всякого рода игры и позволю прямоту. Вы уже осознали, что состояние ваше изменилось и, верно, поняли, что изменения эти проистекают из того, что люди по старой привычке своей именуют «тьмой». Верно, и поняли вы, что она коснулась вас задолго до нашей встречи. Признаюсь, что были у меня опасения, ведь кровь Волотовых по слухам делает их нечувствительными ко многим ядам».
Слухи, слухи…
«Однако стоило мне увидеть вас, и я понял, что слухи врут»
– Ну почему врут, – проворчал Ведагор, одёргивая тьму, которая разошлась и вознамерилась обрушить внутренний барьер. – Так, слегка преувеличивают.
«Я ощутил частицу той великой силы, которую люди раз за разом отвергали, страшась её, как некогда неразумные страшились плода познания из Райского сада».
– О чём пишут? – поинтересовался Вадик, осматриваясь в кабинете.
– Да так… хвастаются умом и прозорливостью.
– Бывает.
«И ваш род без сомнений отверг бы моё предложение. В ином случае»
Он и в этом отвергнет.
Но спорить с листом бумаги – так себе затея.
«Меж тем мне удалось совершить невозможное. Я познал сию силу и сумел подчинить её своей воле»
