Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917
Первый курс любого высшего учебного заведения – это вынос мозга и зубовный скрежет для студентов. Время самого большого отсева людей, не выдержавших процесса запихивания в черепную коробку такого количества информации, которое не поступало туда за всю предыдущую жизнь. К медицинским вузам это относится в первую очередь, к военно‑медицинским – особенно. Когда к тысячам латинских анатомических терминов добавляется устав караульной и постовой службы, а к бесконечным семинарам и коллоквиумам – наряды и караулы, крыша может поехать у самых стойких.
Распутин выдержал, хотя желание бросить всё это к такой‑то матери возникало не раз. Спасло медицинское училище, где в долговременную память вложили многое из того, что для выпускников школ было откровением, и армейская служба, где уставы вбивались в голову самым безапелляционным и надёжным способом – через мускульные усилия.
Григорий после первого курса остался в строю, поредевшем более чем наполовину по причине отчислений и добровольных убытий менее устойчивых однокурсников. Выдержал – и даже поднялся по служебной лестнице. Его погоны украсили сержантские лычки, а грудь – догнавшая с войны медаль «За отвагу», самая авторитетная среди фронтовиков. Постарался генерал Волков, списался со всеми инстанциями, начиная с Кабула и заканчивая Москвой, и со всей мощью паровоза продвинул ежовское представление Распутина к награде за ликвидацию банды, лежавшее в самом дальнем ящике стола какого‑то безмятежного штабиста.
Григорий сразу почувствовал интерес к себе прекрасного пола, не нюхавшего пороха и представлявшего войну по романтическим стихам и героическим легендам, и ещё больше замкнулся. Медаль – это, конечно, здорово и приятно, но напоминала она Распутину не о собственной отваге, а о самом трагическом эпизоде в его жизни.
Однако и это, и все остальные события за забором академии были вытеснены на задний план бесконечной ежедневной чередой занятий. А «за бортом» в это время бурлила перестроечная жизнь, отражаясь на судьбах простых людей самым противоречивым образом.
В начале сентября 1987 года в Москве и ряде других регионов исчез сахар – результат «наступления на алкоголизм», и впервые после Великой Отечественной войны на него были введены талоны. Девятнадцатого сентября 1987 года широко, празднично, с салютом и гуляниями, было отмечено 840‑летие Москвы. Народу понравилось, и с этого года День Москвы отмечается ежегодно.
А уже весной, под конец первого года учёбы, пятнадцатого мая 1988 года, был начат вывод советских войск из Афганистана. Лёшка Ежов, и так не баловавший курсанта Распутина посланиями, вообще перестал писать.
Двенадцатого июня 1988 года в СССР состоялся финал первого конкурса красоты «Московская красавица». Советский народ в едином порыве стал разглядывать советских девчонок в невообразимом до сих пор наряде – купальнике с модельными туфельками. Гормонально это радовало. Морально – озадачивало. Старики качали головой. Молодёжь воодушевилась. Михаил Тодоровский, сняв «Военно‑полевой роман», с энтузиазмом бросился экранизировать рассказ Владимира Кунина «Интердевочка», сданный в редакцию под рабочим названием «Проститутка».
На весь срок академических каникул после окончания первого курса Распутин был ангажирован своим негласным адъютантом из Прибалтики. Айвар был высоченным добродушным блондином, поступившим в академию по направлению Рижского горкома комсомола. Наверно, поэтому он посвящал общественной работе больше времени, чем скучной академической зубрёжке. Григория он держался как привязанный, особенно на первых порах, когда всё незнакомое пугало, а конфликты в результате постоянного стресса возникали на пустом месте и не всегда заканчивались мирной руганью. На молчаливого и угрюмого, почти двухметрового Распутина никто из забияк наезжать не рисковал. Это обстоятельство Айвар оценил сразу, даже койку поменял поближе к источнику безопасности.
– Это во мне говорят гены предков, – с простодушной улыбкой пояснил он Григорию свой подхалимаж во время длинного и скучного наряда по роте. – Почти тысячу лет наш народ держали в хлевах и сараях, не пуская на порог домов. В Ригу латышам было разрешено входить только днем, и исключительно для прислуги бюргерам. До заката они были обязаны покинуть пределы города. В городской черте нельзя было даже ходить по одной стороне с немцами – латыш обязан был перейти на другую сторону. Но страшнее всего были ссоры между господами, где страдали в первую очередь прислуживающие неудачливому сюзерену. Им сносили голову сразу и безжалостно. Выживали те, кто держался рядом с сильнейшим. С тех пор у коренных народов Прибалтики выработалось особое чутьё, позволяющее безошибочно определить, кто из хозяев завтра пойдёт в гору, а кто, наоборот, проиграет и превратится в изгоя. И делать правильный своевременный выбор…
– Выбор чего? – поднял удивлённо бровь Распутин.
– Выбор той стороны противостояния, которая позволит сохранить голову на плечах, с кем будет безопаснее и сытнее, – терпеливо пояснял Айвар. – Простой люд постоянно вынужден менять свою свободу на покровительство «сильного человека», способного защитить от неприятностей. Чтобы выжить, надо быть рядом с «хозяином горы». Это элементарное требование существования любого малого народа. И тут все средства хороши. Талейран в своё время сказал: «Вовремя предать – значит предвидеть!»
Заметив, как поднялись обе брови Распутина, Айвар смутился и скороговоркой добавил:
– Это всё, конечно, относится к нашему буржуазному прошлому. Сейчас всё по‑другому…
В 1988 году, действительно, всё было ещё по‑другому, и Айвар радушно пригласил Григория, как своего покровителя, отдохнуть у родителей на Рижском взморье. Душным августовским вечером они ехали в поезде Москва – Рига, рассуждая на отдыхе о работе, как традиционно и полагается делать в России.
Вагонные споры…
– И вот один расторопный корреспондент из «Литературной газеты» увидел случайно в поликлинике громадное учётно‑отчётное полотнище и полюбопытствовал: к чему бы это? – увлечённо пересказывал Айвар свежие газетные новости. – Вооружившись мандатами и командировкой, этот замечательный человек пошёл по административной лестнице. Побывал у заведующего поликлиникой, главврача горздрава, области, добрался до министерства в Москве и везде задавал одни и те же вопросы: «Вам нужны эти документы? Они помогают вам в работе? Вы их как‑то используете? Вы их обрабатываете? Анализируете?» Никому они были не нужны, а министр и его подчинённые даже не догадывались о тоннах справок, отправляемых им с мест. Журналист тщательно опросил практически всё министерство, и ни один человек об этих бумагах даже не слышал. Но куда же они делись, чёрт возьми?! Они же миллионами от Кронштадта до Владивостока идут сюда… Эшелоны бумаг… Это же не иголка.
Журналист поехал по вокзалам, посетил почтовые экспедиции, какие‑то сортировочные пункты. И вот на далёком отшибе один железнодорожник обратил внимание нашего следопыта на длинный приземистый пакгауз, который денно и нощно охранял часовой с винтовкой и примкнутым штыком. Сюда, по словам железнодорожника, один раз в году сваливают бумаги, после чего ворота запираются и тайну бумаг надежно стерегут ВОХРы. В тени пакгауза учётные полотнища, мучительно посчитанные, аккуратно записанные, орошённые слезами и потом врачей, слёживаются миллионными лохматыми глыбами в паутине и мышином помёте. А поскольку этот пакгауз был не резиновый, то ежегодно перед новым пополнением старые бумаги выгребались, отвозились на пустырь и там сжигались. А на свободное место ложились новые миллионы… Вы представляете, какой у нас везде творится бардак? – Айвар картинно закатил глаза в потолок.
