Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917
На пороге палаты, поедая начальство глазами, материализовался старый знакомый Распутина по Афгану, только округлившийся и выросший в звании.
– Майор, доставай лёд и всё остальное, что у тебя там припасено.
За одну минуту на скромном журнальном столике развернулась скатерть‑самобранка с непривычными для начала девяностых разносолами.
– Артём Аркадьевич?
– Ухаживай!
– С нашим удовольствием!
Булькнув в стакан пациента прозрачный кубик, на что Миронов поморщился и закрыл стакан ладонью, генерал сгрузил остальной лёд к себе, налил вторую порцию, отпил, покатал алкоголь во рту и блаженно расплылся в улыбке – совсем другое дело!
Артём Аркадьевич опять странно улыбнулся, внимательно осмотрел генерала сверху донизу и покачал головой.
– Эх, Рома‑Рома, как был ты троечником у меня, так и остался. Да будет тебе известно, что шотландский и ирландский виски со льдом не пьют, это тебе не кукурузное американское пойло…
– Артём Аркадьевич, не вопрос, исправлюсь!
Генерал резко поднялся, подхватил свой стакан и сделал стремительный для своего крупного тела шаг, вытряхнув содержимое стакана в раковину.
– Товарищ генерал‑майор! – подал голос с порога Бамбуровский.
– Да, конечно, – кивнул ему посетитель и, повернувшись к пациенту, сложил просительно ладошки: – Артём Аркадьевич, простите…
– Да, конечно, Рома, понимаю, служба. Это я могу позволить себе бездельничать, – третий раз за всю встречу улыбнулся постоялец госпиталя. – Спасибо, что зашёл проведал.
– Вам спасибо, Артём Аркадьевич!
– За что, Рома?
– Да за всё! За науку, за ваше беспокойство, за то, что не даёте мхом зарасти и забронзоветь. Разрешите идти?
– Иди, служи, генерал…
Когда двери за посетителем закрылись, отставник обошёл вокруг журнального столика, будто любуясь яствами, присел, провёл пальцем по запотевшей бутылке, откинулся в кресле и застыл, закрыв глаза и о чём‑то крепко задумавшись.
– Артём Аркадьевич, – решил подать голос Распутин.
– А, да, – очнулся от своих мыслей Миронов. – Вы вот что, Григорий, соберите все эти разносолы и отнесите дежурной смене в ординаторскую. Вместе с бутылкой… Только стаканчик оставьте – виски действительно превосходный. Уже поздно, а мне ещё о многом предстоит подумать. Последняя просьба… По дороге домой позвоните – только не из госпиталя, из любого таксофона – вот по этому номеру, передайте, что у меня со здоровьем всё в порядке, все обследования провели, даже гостей принимаю… Повторите слово в слово, без самодеятельности и ненужных подробностей. Ну всё, курсант, свободен…
* * *
Исправный таксофон, который с трудом нашёл Распутин, держался в рабочем состоянии на честном слове. Провод, торчащий из трубки, нужно было поддерживать рукой, сама трубка безжизненной плетью свисала из помятого, но работающего аппарата. Чтобы набрать нужный номер, требовалось почти наугад крутить диск с разбитым циферблатом.
Зато на той стороне ответили уже после первого гудка. Такое впечатление, что звонка ждали.
– Да! – сквозь треск и шипение прорвался удивительно знакомый Распутину голос.
Оттарабанив заученный текст, Григорий только открыл рот, чтобы задать вопрос, но в трубке уже послышались торопливые короткие гудки, и курсант решил интересующий его вопрос отложить на светлое время суток.
Всю ночь начинающему эскулапу снились кошмары. Будто он стоит на броневике над ревущей толпой из солдат и матросов революционного Петрограда, и красный кумач колышется до горизонта над штыками, папахами и бескозырками. А рядом, на этом же броневике, примостился последний генсек КПСС Михаил Сергеевич Горбачёв и страстно втирает массам что‑то там про ускорение и перестройку.
– Не верьте ему! – орёт во всё горло Григорий. – Это жулик! Он СССР продал и вас всех продаст!
– А ну, кто тут временные, слазь! Кончилось ваше время! – кричит огромного роста матрос, хватает Распутина за ногу, стаскивает с броневика, и Григорий летит вверх тормашками прямо под ноги солидным господам купеческого сословия, одетым в каракулевые шапки и длиннополые шубы.
– Никогда не понимал этих большевиков, – брезгливо отряхивая соболий воротник, говорит один из купцов, глядя на Горбачёва. – Российскую империю развалили, Советский Союз развалили… Ума не приложу: что им вообще от жизни надо?
– Сволочи вы все, мироеды, креста на вас нет, – барахтаясь в кроваво‑красном снегу, кряхтит Григорий.
– Ну как же нет? Вот он – крест! Присутствует! – слышит Распутин над самым ухом вкрадчивый голос генерала Миронова, видит самого контрразведчика в комиссарской кожанке и свои руки, примотанные к перекладине креста колючей проволокой.
– Артём Аркадьевич! Зачем это? – изумлённо шепчет Григорий.
– Ну как зачем? – удивляется генерал. – Вы же хотели в рай, Гриша! А там нераспятых нет!
– Да к тому же с креста оно всегда виднее, куда грести, чтобы не простудиться! – осклабившись, пробасил генерал Рома с чёрным дипломатом в одной руке и бутылкой Tullamore в другой…
– Поднимай его, братва! – орёт толстяк в бескозырке, и Гриша узнает в нём Бамбука…
Крест поднимается над толпой, и курсант видит, что висит над бездной, и стоит ещё промедлить хоть секунду, ухнет в преисподнюю.
– Да вот хрен тебе! – орёт Распутин в красную рожу Бамбуровскому, рвётся с перекладины, падает и… просыпается на полу рядом со своей питерской кроватью, мокрый и тяжело дышащий.
* * *
В госпиталь Григорий пришёл раньше времени, дёрганый и невыспавшийся. Несмотря на воскресное утро, у входа он заметил необычное оживление: рядом с санитарными неотложками примостилось несколько чёрных представительских «волжанок», а чуть поодаль разгоняла мигалками предрассветную хмарь пара милицейских «бобиков».
