Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917

Часа полтора ничего не происходило, только внутри кабинетов расцветала полноценная, насыщенная жизнь. «А‑а‑а, хоть убейте, суки, ничего не скажу!..» Секунд через двадцать тот же голос: «У‑у‑у, всё скажу, только не бейте!» А ещё чей‑то смех, бубнёж радио и торопливая женская беседа на абсолютно неслужебные темы.

Как известно, самое тяжкое – ждать и догонять… Особенно если после слов «ну вот, дождался» добавляют что‑нибудь нецензурное. В Гришином случае добавка была трёхэтажной. «Хорошие знакомые» по госпиталю, умытые и переодевшиеся, выглядели свежо и энергично. Если бы не их красные, воспалённые глаза и синие носы, можно было бы подумать, что день для нашей родной милиции только начался. На самом деле начался он у Распутина – новый, непознанный и пугающий… Григорий это сразу понял, когда его руки пристегнули с обеих сторон к хорошо прикреплённой к полу табуретке.

– Видел я дерьмо, но в первый раз слышу, чтобы оно мне хамило, – процедил сквозь зубы вместо приветствия старший опер, заходя Распутину за спину.

– У тебя вагон здоровья? Так сейчас разгрузим, – уточнил перспективы Заваров, источая праведный гнев и похлопывая резиновой дубинкой по ладони.

В эту минуту Григорий полностью уверовал, что его похитили маньяки, и он судорожно вспоминал конспекты по психиатрии. Так, что там было?.. Не поддаваться на манипуляции. Не доверять. Не угрожать… Господи, как всё просто! Только что и как конкретно надо в такие минуты говорить?

– Что? – Заваров схватил его за подбородок и дёрнул вверх, видя, что Григорий, наклонив голову, непроизвольно шевелит губами. – Что ты хотел сказать?

– Будь добр, не трогай мои достоинства своими недостатками, – дёрнул головой курсант.

– Поумничать решил? – оскорбился младший опер.

– А для тебя то, что я говорю, кажется слишком умным? – вспылил Распутин и сразу же прикусил язык, понимая, что опять допустил ошибку.

– Заваров, проверь у гражданина подсоединение языка к мозгу. Нет ли где короткого замыкания? – лениво попросил старший опер, возясь с чем‑то за спиной.

– Сей момент, – охотно отозвался младший, схватил со стола телефонный справочник и с размаху врезал Григорию по макушке.

Сгруппироваться Распутин не успел. Шейные позвонки хрустнули, вжимаясь друг в друга. Глаза заволокло красным, изображение поплыло, и курсант уже не сопротивлялся, когда ему надевали на распухшее лицо противогаз.

– Значит так, эскулап, – услышал он, как сквозь вату. – Ты сейчас быстро, но подробно рассказываешь, как и зачем ты убил генерала Миронова, подписываешь протокол и идёшь отдыхать от нашего общества, – шипел прямо в ухо старший опер. – А если нет, я тебя прямо здесь научу дышать через задницу. Какой вариант тебе больше импонирует? Если первый, просто кивни.

«Генерала убили…» – каким‑то посторонним фоном прошла через Гришино сознание новая информация. Эмоций никаких не оставила. Во‑первых, он ожидал чего‑то подобного, а во‑вторых, в голове огненным протуберанцем билось пламя паники и поиска выхода из создавшегося положения. Организм боролся за собственное существование и выдавал мысли цинично и односложно: «Генерал убит. Но не в этом трагедия. В данный момент плохо то, что подозреваемый – я. Или просто хотят грохнуть, чтобы на меня всё списать. Им нужна информация. Нужно предоставить её, и тогда есть шанс слезть живым с этой треклятой табуретки. Признание? Да и хрен с ним, важнее решить проблему здесь и сейчас».

Распутин закивал так решительно, что у старшего из рук вырвался хобот противогаза.

– Ну вот, – удовлетворённо хмыкнул голос у уха, – ты же хороший мальчик. Только непонятно, зачем притворяешься дебилом.

Резиновая маска противогаза нехотя сползла с лица, и мгновенно вспотевший под ней курсант начал говорить, предполагая, что только это спасёт его от продолжения «веселья». Торопливо, сбиваясь и возвращаясь, пересказал все события этого дня, зачем‑то долго вспоминал номер записи в журнале кастелянши, постарался по минутам вспомнить всё время, проведённое с генералом, и даже количество проигранных шахматных партий…

Старший с непонятной улыбкой ходил всё это время перед Григорием, крутил рукой хобот противогаза, кивал, морщился в отдельным местах и наконец не выдержал:

– Ты из принципа игнорируешь здравый смысл или у тебя к нему личная неприязнь? Я интересуюсь конкретными фактами, а ты что тут несёшь? С блеском ответил на все вопросы, которые тебе НЕ задавали! Короче, Склифосовский! Давай по существу. Нас интересуют тип яда и тот, кто тебе его передал.

– Понимаете, – Распутин старательно таращил глаза и одновременно хмурился, чтобы быть более убедительным, – дело в том, что тип яда не определить, даже подержав его в руках, а передать можно способом, который исключает знакомство с контрагентом. Вот, например…

– Как много интересного ты говоришь, и как жаль, что меня это мало интересует. Повторяю, нам нужны фамилия заказчика и поставщика яда, описание самого процесса отравления. Вот смотри: на столе – постановление и определение об избрании меры пресечения в двух экземплярах. В одном – арест, в другом – подписка. И сейчас всё зависит только от тебя. Если подписываешь чистосердечное, в силе останется второе. Если продолжишь юродствовать – первое. Одним словом, признавайся – или в тюрьму. Пятнадцать минут на размышление.

Опера вышли из кабинета, а Распутин остался наедине с ощущением полной нереальности происходящего, как будто продолжался и никак не кончался утренний сон. Казалось, стоит посильнее напрячься, и он опять придёт в себя в своей съёмной холостяцкой берлоге на окраине Санкт‑Петербурга.

Два полушария мозга яростно спорили между собой за право поиска выхода из создавшегося положения.

«Да что ты! – возмущалось правое полушарие. – Такого быть не может, потому что не может быть никогда! Не попадают обычные, заурядные граждане, ведущие откровенно овощной образ жизни, в такие переделки, не сидят, прикованные к табуретке, и не стоит перед ними выбор между „хреново“ и „очень хреново“. Раз ты ничего не совершал, то тебя не могут просто так взять и посадить, попутно надругавшись над здравым смыслом и правами человека, про которые сегодня трещат из каждого утюга».

«Алё, гараж! – возвращало пас левое, логическое. – Ты сидишь тут, а не в кафе и не в кино, смотришь не на раскрытый роман Стивенсона или американский боевик, а на бумажки, где корявым почерком под пугающей шапкой „Постановление о мерах по обеспечению…“ написана твоя фамилия!»

«Менты! Суки! Волки позорные!» – процитировала эмоция знаменитый телесериал. «Следует понимать особенность профессии, – спокойно возразила логика. – Оперативники – это неплохие люди, просто, как и подавляющее большинство других людей вокруг нас, они равнодушные. В силу этого им глубоко плевать на то, что будет с человеком за пределами их полномочий и обязанностей…»

«Чёрт! Чёрт! – не успокаивалась эмоция. – Почему у нас не как в Америке, где нормальные человеческие полицейские, такие как Брюс Уиллис…» – «Разница в менталитете, – вздыхала логика. – Одни и те же вводные – разный результат. Вот тема: банда пытается ограбить некий объект, но встречает неожиданный отпор от человека, которого в этом месте быть не должно. В Голливуде получился „Крепкий орешек“, а у нас – „Операция «Ы»“…»