Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917
Спорную тему женщин‑снайперов в Чечне автор решил поднять после того, как на одном из шествий нацистов в Латвии в честь легиона Waffen SS своими глазами увидел молодых мужчин и женщин с боевыми наградами Ичкерии, говоривших на чистейшем латышском языке, что невозможно для мигрантов. Фото с этого шествия, как и многие другие документальные материалы, изъяты у автора латышской полицией при одном из обысков.
* * *
– Доктор! Везут двоих раненых. Один очень тяжёлый.
– Нужна вертушка. Прямо сейчас.
– Постараемся, док… Будет борт!
– Давайте посмотрим… Та‑а‑ак…
Бешено вращая неестественно белыми глазами на сером, землистом лице, перед Распутиным лежал младший оперуполномоченный Заваров. Осколком мины по касательной снесло теменную кость вместе с мозговыми оболочками. Видны извилины головного мозга… Странно, что в сознании. Своего бывшего «подопечного» не признал, но это и неудивительно. У него шок, а Григорий в маске и с зеркалом отоларинголога, закрывающим пол‑лица.
У врача времени на эмоции нет, указания выдаются на автомате:
– Противошоковое… Обезболивающее… Систему… Не жалей – не тот случай… Ничего без меня не трогать. Ждать!
Вторым раненым оказался Ёж… Осколочное – вся спина исполосована. Слава богу, скользящие. Видно, успел залечь… Плюс контузия, перелом предплечья. Значит, тоже эвакуация.
– Айболит, нужна твоя помощь… не по основной специальности… – шепчет сдавленно Лёха, пока Григорий аккуратно чистит раны. – Мы накрыли лагерь натовцев. Представляешь, там даже негр был. Но сейчас не это главное. У них как раз состоялась встреча с армдилерами. Зенитно‑ракетные комплексы, гранатомёты, новейшие приборы ночного видения. У нас таких нет. Поставка прямо из Москвы… По заводским номерам и техническим документам можно отследить всех причастных… У меня в полевой сумке…
– Тебя‑то как угораздило?
– Заказали эвакуацию, дали координаты… Вот по ним наша собственная артиллерия и врезала…
– Крыс отработал?
– Думаю, не без этого… Но теперь ему жопа, я вычислил его, Айболит…
– Что я должен сделать?
– Забирай документы, придумай повод и дуй в Москву. Помнишь нашего полкана? Его адрес в гильзе для карандаша. Он сейчас в академии преподаёт. Лично ему в руки… Это мой запасной канал связи. Больше – никому! Никто не должен знать… Сможешь?
– Ох, Ёжа‑Ёжа, куда ж мы с тобой влезли и с каждой минутой забираемся всё глубже?.. И как я тебя одного тут оставлю? Про бумаги крыс, может, и не знает, но вот про тебя знает точно. Почувствует опасность, психанёт – начнёт убирать всех, кто может хоть каким‑то боком на него выйти…
– Айболит, не рви душу. Чему быть, того не миновать. Но мы ещё поборемся…
Григорий задумался. А если обратиться к прокурорам? Но чем тут могла помочь военная прокуратура, задыхающаяся от бумаг, жалоб и расследований? У них томов уголовных дел до потолка: солдаты технику продают, наркотики скупают, боевые контрактникам не выплачиваются, самострелы с повешением следуют один за другим, подрывы да теракты… А тут молодой офицер с какой‑то паранойей…
Значит, в Москву? А как? Отпуск за свой счёт? Это с войны‑то? Даже не смешно! Дезертировать?
Ежов паузу в разговоре понял по‑своему.
– Слышь, медицина! Ты это, ладно, не парься… Забудь, что я тебе тут наплёл… Разберёмся сами как‑нибудь.
– Пошёл на хрен, разведка! – взвился Распутин. – Как твоя бесстыжая морда может такое мне говорить?! А ещё офицер секретных войск, мать твою! Вот сейчас не посмотрю на твою спецподготовку и ранения, а как зафигачу кулаком в рыло, – зашипел Григорий на друга.
– Ну ладно, Айболит. Я пошутил, а ты – сразу в морду. Это не я, а ты у меня больной на всю голову, – попытался пошутить Лёшка и сверкнул вымученной белоснежной улыбкой на закопчённом лице.
– Больной на голову… Точно! Ёж, ты гений! – торопливо зашептал Распутин, хватая бинты. – А теперь запоминай: раненый в голову у нас сегодня ты… Говорить не можешь, только мычать…
Руки Григория торопливо, слой за слоем, наматывали бинт на макушку разведчика, скрывая внешность капитана за безликой «маской фараона».
– Хорошо, один глаз, так и быть, оставлю, – хмыкнул он в ответ на умоляющий взгляд Ежова. – Значит так, до базового госпиталя летим вместе, там сдаю тебя со всей легендой, а сам «ухожу бабушкой», – подмигнул Григорий однополчанину.
Гриша своим театральным талантом перевоплощения поражал всех ещё в Афгане. Однажды, почти пойманный на покупке у местного населения отвратного самогона – шаропа, – он «закосил» под афганскую бабулю, продефилировав неузнанным мимо рыскавшего в поисках жертвы особиста. С тех пор «уходить бабушкой» означало полную мимикрию с применением любых доступных средств маскировки.
Закончив перевязочный обряд, Распутин придирчиво осмотрел две похожие «мумии» – Заварова и Ежова, вздохнул и быстро поменял медицинские карты местами.
– Ничего, Ёж, побудешь ментом. Это временно, – подмигнул он товарищу.
Кавказская ночь – смесь чёрной туши с туманом и какой‑то моросью, рождающейся здесь же, повсюду, в тяжёлом воздухе. Что это? Нет, не кажется. Рокот винтов. Сигнальная ракета. Ещё. Яркий огонь факела на земле. Прямо над головами – вспышка прожектора и чёткая граница между ослепительным светом и густой тьмой.
Персонал выходит из апэшки, стоит, задрав головы, смотрит, слушает.
Авианаводчик:
– Сейчас, доктор, будет… Слышу тебя… Левее… Над нами… Не слышу… Мы справа… Ракету… Ёще… Видишь?!
Вот он, прокопчённый красавец! Шум, ветер рвётся с его винтов, и к нему с носилками – всегда бегом. Носилки с ранеными. Тяжело бежать с такой ношей, ноги в грязи вязнут, тело упирается в стену воздуха.
– Быстрее, мужики, принимайте.
– Осторожнее. Держи. Ставим…
Ёще дышится тяжело, но и рукам, и душе легче. В секунду такой благодатный контраст. Ну не передать этого словами! Успели!
Санитары отходят чуть в сторону, вот оторвались колёса. Набирая высоту и скорость, торопясь, уходит трудяга МИ‑8 спасать чью‑то жизнь. Немного погодя машина, кажущаяся в темноте огромной, устало поднимается ещё выше, выключает прожектор. И тьма поглощает её мгновенно.
