Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917
– Артём Аркадьевич! Я всё исправлю! Не надо!
– Как, Гриша? Как ты всё исправишь?
– Я откажусь!
– А тебе пока ничего не предлагали! Может, уже и не будут. Просто поставят перед фактом…
– Тогда убью Дальберга!
– И сделаешь только хуже! Нет, товарищ курсант, отказываться надо было ещё в Страсбурге или даже раньше, а сейчас придётся играть!
– Как играть?! Чем?
– Чёрными, Гриша! Пока только чёрными! Другого варианта ещё долго не представится… И кстати, у тебя цугцванг!
– А почему у меня на доске только одна пешка?
– Это ты, Гриша.
– И куда мне ходить?
– Пока ты пешка, ходить придётся только вперёд! Всё. Время вышло!..
Уши заложило от раскатов грома, глаза заволокло розовым. Распутин проснулся, единым махом сбросив с себя липкий и тяжёлый похмельный сон. Прислушался. В голове темно и пасмурно, во рту муторно. По окнам спальни хлестали голые ветки сирени. Завывающий ветер пел в терцию с похмельным синдромом заунывную песню про бренность земного существования.
«Однако ж, как шумно годик начинается!» – пришла в голову первая блуждавшая мысль.
Всё тело свело судорогой и потащило в туалет, благо вход в него находился по правую руку от кровати. До смерти напугав своим рычанием фаянсовое изделие, Распутин наконец смог выпрямиться, узрел стаканчик с зубной щёткой и выкинул её оттуда. Наполнив посудину до краёв холодной водой из крана, он с наслаждением выпил спасительную жидкость, захлёбываясь и задыхаясь, взглянул в зеркало и снова рыбкой нырнул к унитазу…
После нескольких неудачных попыток стать заново если не Homo sapiens, то хотя бы Homo erectus, Григорий плюнул на эти бесплодные попытки, добрался до кровати и снова провалился в тревожное поверхностное забытьё.
Второй раз он проснулся, когда за окном уже царила тьма, ветер полностью утих, и в помещении стояла такая оглушительная тишина, что звенело в ушах. Сумерки скрывали интерьер комнаты, ничем не отвлекаемое сознание понемногу доставало из уголков памяти события прошедшего новогоднего празднования и содержание сопутствующих ему задушевных разговоров «за жизнь».
– Мой дом давно не видел гостей из России, хотя было время – русская речь звучала в нём едва ли не чаще французской или немецкой, – увлечённо рассказывал Дальберг, пока Распутин со своим товарищем осваивались в гостиной, казавшейся бездонной из‑за стеклянной крыши, парящей над головой где‑то на уровне третьего этажа. – Да‑да, не удивляйтесь, после революции многие дома Франции и Германии превратились в прибежище для русской эмиграции… Вполне возможно, те годы были лучшими для этих старых стен. Такой ежедневной концентрации блистательных представителей высшего общества, как в двадцатые‑тридцатые, здесь не видели ни до ни после… Клавиши рояля помнят пальцы русского музыканта Владимира Бюцова, а карточный стол – пасьянсы баронессы Диковой, вдовы морского министра России…
Григорий погладил мягкое сукно столика, провёл пальцем по зеркальной крышке инструмента, заметив, что на нём не было ни пылинки… Нет, никакого восторженного чувства, никакого замирания сердца от соприкосновения с великим, ничего похожего на восхищение, подобного тому, какое он испытал первый раз в Петергофе и Эрмитаже… Непонятные, чужие люди с незавидной судьбой…
– Моя бабушка так много и вкусно рассказывала про fête, в которых она участвовала, что навсегда поселила во мне неистребимое желание отмечать русские праздники, – продолжал Петер разговор за ужином.
– Ваша бабушка была русской?
– Нет, но она была безнадежной русофилкой! Могла часами цитировать Чехова и Толстого. «Знаешь, Петер, – говорила она мне, – немцам и французам повезло, что русские – нация воинов, а не убийц и пиратов, как англичане. Если бы было по‑другому, обе наши страны уже перестали бы существовать. Для России как минимум дважды за историю не было никаких проблем сделать с европейским национальным калейдоскопом то, что сделали англосаксы с индейскими племенами».
– За что же бабушка так не благоволила англичанам?
– Считала, что исключительно из‑за их безумной политики Европа дважды за двадцатый век по уши залезла в дерьмо мировых войн. Зато как она радовалась, когда Британию обманула её бывшая американская колония! В результате «лимонники» из империи превратились в заштатный островок в Северном море. Вот, кстати, моя бабушка в молодости.
– Красавица!
– Это во время войны. Она тогда была связной французского Сопротивления. А рядом с ней – её шеф и лучшая подруга княгиня Вера Оболенская.
– Не знаю такую.
– Её в России почему‑то мало кто знает. У княгини было скромное звание лейтенанта и очень большая, ответственная должность генерального секретаря Organisation Civile et Militaire. Её казнили в тысяча девятьсот сорок четвёртом, за восемь месяцев до капитуляции Германии. Если тебе интересно узнать больше, у нас в семейном архиве сохранились её письма и довоенные дневники.
– Конечно, интересно! Я увлекаюсь историей России…
– О! Тогда ты попал по нужному адресу, и десерт я попрошу подать в библиотеку!
Впервые в своей жизни Григорий увидел книжные стеллажи, стоящие сплошной стеной до третьего этажа, и почувствовал жгучую, как кайенский перец, зависть. Хотя нет, «зависть» не то слово. Сожаление, что такое сокровище хранится в частном доме и никто из желающих не может сесть за стол и открыть бесценный фолиант.
– Я дважды пытался сделать из нашей семейной библиотеки публичную, – будто услышав мысли гостя, вздохнув, признался Дальберг, – даже организовал специальный фонд, но… – Он безнадёжно махнул рукой. – Заинтересовались только перекупщики. Остро в деньгах я не нуждаюсь и не вижу смысла перемещать книги из одной частной коллекции в другую. А вот, кстати, мы и пришли.
В самом дальнем углу библиотеки основание стеллажей с книгами представляло собой выдвижные ящики, больше похожие на бабушкины сундуки своей фундаментальностью и размерами.
– Вот тут личные архивы русских эмигрантов: их письма, дневники, мемуары, кое‑какие личные вещи… К сожалению, из‑за незнания мною языка не представляется возможным их хотя бы разобрать и каталогизировать…
Боже милостивый! Как же Григория тянуло отложить все дела и нырнуть с головой в эту живую историю! Но требовалось быть учтивым, благодарным и следовать плану хозяина. Не хотелось его огорчать. К тому же Дальберг не соответствовал его представлению о богатом аристократе. Ни капли чванства и высокомерия. Через час общения Распутину казалось, что он знает Дальберга с детства или служил с ним в одной части.
