Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917
Глава 19
«И дым отечества нам сладок и приятен…»
Ночь для Распутина выдалась бессонной, липкой и противной во всех отношениях. Жаркое июньское солнышко плавило асфальт и мозг, а установившийся штиль не позволял прохладе с гор заместить собой горячую воздушную подушку, плотно накрывшую расположение роты разведки.
Но пуще летнего зноя голову терзали навязчивые вопросы при одной мысли о скорой встрече с соотечественниками. Вася и добрый взвод бывших граждан СССР, собранных в легионе, не в счёт. Все они, подписавшие в своё время контракт на службу во французской армии, в той или иной мере изгои. А завтра он своими глазами увидит собственную несбывшуюся мечту – служить Отчизне.
Вопросов эта встреча порождает больше, чем ответов. Четыре года назад Родина не смогла защитить Распутина от банды уродов, покалечивших Ежова и убивших Потапыча. Григорий честно, как и было написано в присяге, старался «быть храбрым, дисциплинированным, бдительным, стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять воинские уставы и приказы командиров и начальников». В результате вынужден был бежать за границу, прячась в машине наркоторговцев, как преступник.
Кто в этом виноват? Он, Григорий? Или Родина?.. Или это стечение обстоятельств, несчастный случай, как модно нынче говорить – форс‑мажор? Какая демоническая улыбка судьбы – невиновен, но наказан изгнанием… Кто он теперь для вчерашних однополчан? Предатель? Возможно, хотя никого не предавал… Те, кого он пытался разоблачить, на чьих руках кровь сотен и тысяч российских солдат и офицеров, сегодня абсолютно легитимны и правомочны, а он – не более чем беглый преступник, для которого Родина уместилась в крошечный уголок личной памяти, и её больше нет нигде.
Отечество – не поля и березки, а прежде всего люди, считающие тебя своим. Вне такого признания нет никакого Отечества. Есть сумма абсолютно чужих квадратных километров, совсем как в Европе, Америке или на любом другом континенте.
Утро не принесло облегчения. Лениво разжевав безвкусный омлет и нацедив эспрессо, Распутин присел рядом с галдящими парашютистами, прибывшими с Корсики и шумно обсуждавшими события в аэропорту Слатина. Всем было интересно, как долго удастся горстке русских десантников противостоять всей мощи натовской военной машины, собирающейся вокруг аэродрома. Профессиональные военные, они не видели ни единого шанса. Двести человек с лёгким вооружением против тяжёлой техники, вертолётов и пехоты числом более трёх тысяч.
Самые лихие обещали, что уже этой ночью всё будет кончено и подошедшие танки «Леклерк» без единого выстрела раскатают оборону русских, не имеющих даже полевой артиллерии. Более осторожные выделяли на освобождение аэропорта три дня. Дошло до пари. Ставки делались азартно, бесшабашно, как и полагается солдатам удачи.
Распутин, ни слова не говоря, вытащил бумажник, аккуратно, одну за другой, выложил перед спорщиками десять купюр с изображением Мари и Пьера Кюри.
– Сто к одному, что и через год никому не удастся вытеснить русских из Косово… – отчеканил Григорий так громко, что на него обернулись все находившиеся в столовой.
Спор моментально затих, а Распутин, нацепив одним движением форменный берет с кокардой в виде стилизованного взрыва и цифрой 2 под ним, вышел не оглядываясь.
* * *
– Таким образом, – закончил свой импровизированный доклад командующий французскими силами в Косово генерал Бернар Куш, – мы договорились разместить российский военный миротворческий контингент в зонах ответственности Германии, Франции и США. Россия оставляет за собой контроль над аэродромом Слатина, но позволяет использовать его силам НАТО, а российские представители вводятся в штаб KFOR. Кроме вооружённых сил российское командование развёртывает в районе аэропорта военный госпиталь и службы обеспечения. Американские, французские и немецкие военнослужащие будут прикомандированы к российским подразделениям для обеспечения связи и взаимодействия. В связи с этим просьба к командирам всех войсковых соединений представить список своих подчинённых, владеющих русским языком, и командировать их в распоряжение штаба для направления в русские подразделения в качестве переводчиков и делегатов связи. Ответственным за эту работу с русской стороны назначен майор Ежов.
* * *
– Чёртушка, воскрес!
Лёха крепко схватил Распутина двумя руками, как будто боялся, что сейчас отпустит его – и однополчанин растает, улетит, исчезнет в балканской буйной зелени.
– Все больницы, все морги обыскали, весь криминал перетрясли – как в воду канул…
Он держал его за плечи, а по щекам текли слёзы. Огромные, скупые, счастливые тем, что их никто не сдерживает, что они могут вырваться наружу и бороздить запылённые щёки, скатываясь к жёстким складкам уголков губ.
Григорий, долго репетировавший свою речь, примеряя, что и когда скажет Ежову, уже ничего не мог и не хотел говорить, но чувствовал, что и его глаза переполняются влагой, а руки предательски дрожат, и бормотал одеревеневшим языком одни и те же слова:
– Командир!.. Живой!.. Слава Богу… Командир…
Они увиделись ещё на общем собрании и уже не сводили друг с друга глаз, автоматически выполняя протокольные функции: майор – отвечая на задаваемые вопросы, капрал – переводя его ответы штабным офицерам французского контингента. В конце концов Ежов подхватил папку с французскими инструкциями и циркулярами, предназначенными для ознакомления, безапелляционно заявил, что продолжить диалог сможет только после изучения документов, и потребовал переводчика.
Не дожидаясь решения французского визави, он схватил Распутина за руку и утащил в свой штабной кабинет, развёрнутый в гостинице рядом с аэропортом. Приказал никого к нему не пускать и не соединять, закрыл дверь на ключ и только тогда позволил себе обнять легионера так крепко, что вытеснил из души Григория все опасения и сомнения прошедшей ночи.
* * *
– Всё что угодно мог ожидать, но только не такой финт ушами, – качал головой Ежов, слушая рассказ об одиссее Распутина. – Теперь я понимаю, почему тебя не смогли достать эти уроды…
– А ты?
– А что я?
