Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917

– Вот именно, Жорж! Мало! – Иезуит лязгнул зубами, будто состав – сцепками, и его глаза вспыхнули злым огнём. – Так вот сейчас на моих глазах англосаксы губят дело моё и многих поколений моих предков. Я всегда знал, что эта цивилизация беглых каторжников мелка и мелочна, как сдача в супермаркете, но не думал, что они настолько непроходимо тупы – до потери инстинкта самосохранения.

Дальберг нечаянно смахнул с каминной полки какую‑то статуэтку. Жалобно звякнув, она ударилась о пол и развалилась на несколько частей, но он даже не заметил её падения, приковав свой взгляд к глазам Распутина.

– Давай сделаем так, Жорж, – медленно, с расстановкой, произнёс иезуит, – я сейчас буду говорить, а чьи уши услышат сказанное, будешь решать ты сам.

Распутин молча кивнул, прикидывая, кого ещё, кроме Ежова, может иметь в виду Дальберг.

Тот вернулся в кресло, сцепил руки в замок и начал размеренно вещать, как метроном, упершись взглядом в полки с книгами:

– Мне не стыдно признаться, что потомственная аристократия Европы столетиями работала против русского государства, иногда даже воевала с ним, но никто и никогда при этом не воевал против русских! Мы никогда не смешивали интересы сюзерена и вассалов, поэтому восхищались Пушкиным, плетя интриги против Николая Первого, зачитывались Толстым, подтачивая режим Александра Второго, дружили с Буниным и Рахманиновым, противодействуя Сталину. Мы всегда были врагами русского государства, но союзниками русских, как бы парадоксально это ни звучало.

Иезуит замолчал, испытующе глядя на легионера, а у Распутина в голове эхом продолжала звучать речь Дальберга, дополняемая недосказанными подробностями. «Европейское просвещённое сообщество действительно прекрасно знало русское искусство и при этом исподволь подтачивало его основы. Оно искренне считало, что Толстой, Достоевский, Пушкин с одной стороны и Российская империя с другой – это два разных, не пересекающихся явления и они вполне могут существовать отдельно друг от друга». Он даже тряхнул головой, настолько внутренний голос был явным и отчётливым.

Дальберг в это время продолжал:

– Европейская аристократия была всегда на стороне личной свободы, но никогда не понимала бесцельное прожигание жизни русскими вельможами.

«Да‑да, – ехидно засмеялось эхо, продолжая внутренний диалог. – Одной рукой она развращала русскую дворянскую элиту, прививая ей манеры и стиль жизни, которыми сама никогда не жила, другой кормила и пестовала любых нигилистов. Герцен, Огарёв, Чернышевский и сотни других карбонариев кормили русское общество стряпнёй, приготовленной на европейских кухнях».

Распутин покивал и спохватился, сообразив, что соглашается не с иезуитом, а с эхом в своей голове. Впрочем, Дальберг ничего подозрительного не заметил.

– Мы всегда охотно делились собственным интеллектуальным капиталом с русскими людьми! – продолжал он свою проповедь.

«Очень своеобразно делились, – немедленно дополнило эхо. – Технические секреты оставались эксклюзивной собственностью Старого Света, а гуманитарные изыскания… По странному совпадению, европейские писатели, произведениями которых зачитывались русские интеллектуалы, почти все находились на секретной службе европейских держав. Все они, как один, воспевали западноевропейскую доброту, отзывчивость, шарм и привлекательность, исподволь формируя среди русской аудитории чувство собственной неполноценности».

– Чувство собственной неполноценности… – автоматически повторил за эхом Распутин и увидел удивление, мелькнувшее в глазах хозяина дома.

– Может быть, – пожал плечами Дальберг, – но наши философы, наши передовые мыслители всегда были к услугам русской элиты!

Эхо иезуита буквально взорвалось в ушах Григория скрипучим смехом: «Европейская аристократия буквально подобрала на улице и вырастила мировую известность из экономиста‑недоучки Маркса, писа́вшего в особняке, подаренном английской королевой, и оплачивающего счета чеками из банка Ротшильдов. Его постулаты просвещённая Европа почему‑то предпочла активировать не у себя дома, а в России. Для собственного употребления европейские аристократы предпочитали Макиавелли и Ницше».

– Европейская общественная мысль всегда защищала обиженных и пыталась восстановить попранную справедливость! – витийствовал иезуит.

«Восстановление справедливости тоже можно превратить в оружие, – уточняло эхо. – Именно из европейских салонов в вечный русский запрос на справедливость был внесён вирус идеологической нетерпимости, превративший его в дубину для истребления тех, на кого опирается любая нация, кто своим энтузиазмом толкает технический прогресс и поднимает благосостояние государства».

– Мы всегда давали надежду не только отдельным людям, но и целым народам! – миссионерствовал Дальберг.

«Под видом прав наций на самоопределение, – язвительно прокомментировало эхо, – Европа аккуратно и настойчиво подталкивала недееспособные туземные народности третьих стран к сепаратизму, взрывая изнутри единые государства. Именно она ославила Россию тюрьмой народов, а великороссов – самыми ужасными варварами‑угнетателями, хотя русские со времен Петра Первого ни разу не были большинством в правящей элите, принимающей государственные решения».

– И когда успех был совсем близок, – голос Дальберга зазвенел на высокой ноте, – когда конвергенция состоялась, народы России твёрдо стали на путь демократии и прогресса и осталось только всемерно поддерживать их в этом стремлении, на авансцену, как черти из бутылки, вырвались недоумки из заокеанской цивилизации лавочников…

Переход к «заокеанским недоумкам» от «русских варваров» был настолько неожиданным, что Распутин едва не поперхнулся.

– Не понимаю, чем вас янки не устраивают? Задиристые, упорные, прущие напролом, не обращая внимания на препятствия.

– Они рабы самой деструктивной идеи из всех возможных, – махнул рукой Дальберг. – Это их тема: «Нельзя верить России, надо давить её до конца, до полного распада. Разрушить до основания».

– Это же прошлый век! – удивился Распутин. – Слова «Интернационала»: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья…».

– Именно! – кивнул Дальберг. – Сегодня эту песню на новый лад орут на берегах Потомака!

– Петер, у меня мозг сейчас взорвётся! – не выдержал Распутин. – Американцы – самые нежные и самые близкие союзники Западной Европы на протяжении всего двадцатого века. Ваша идеология…

– Неважно, какая идеология, неважно, какой век, – перебил Распутина иезуит. – Как только появляется громко орущая глотка, здравый смысл умирает. Рупор левых либералов и неоконов, подхватив идеи христианства, гуманистов Возрождения, интеллектуалов двадцатого века, перелицевал их до неузнаваемости, превратив в торжество утопии. Сейчас на руинах СССР паясничает фигляр Бжезинский, не понимая, почему и как разрушилась красная держава. Далась ему эта Украина, без которой Россия якобы не может быть империей. Бездарь! Он даже не удосужился открыть учебник истории и узнать, что Россия уже была империей, когда Украина ещё прозябала под протекторатом османов.