Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917
Вечерело, когда Распутин добрался до своего отеля, предвкушая плотный ужин под непринуждённое Дашкино чириканье. Выворачивая из‑за поворота, он сразу узрел у входа в отель бьющие по глазам мигалки Ambulance paramedic.
– Душенка! – оборвалось у Григория сердце…
Глава 24
À la Guerre Comme à la Guerre
Это случилось впервые и совершенно неожиданно. Впрочем, беда никогда не приходит по заранее оглашённому плану, особенно если она скрытная, как враг, притаившийся в засаде. Плохо, когда вдруг отказывается подчиняться твоё собственное молодое и здоровое тело. Ещё хуже, когда забастовку объявляет разум, не в силах противостоять стремительно растущему из глубины подсознания ужасу, внезапно и неумолимо поглощающему сознание и весь окружающий мир.
Кошмары войны никогда и ни для кого не проходят бесследно. Любая психика травмируется одним только видом насилия, не говоря уже о неотвратимой угрозе уничтожения. Чем непригляднее внешний вид, привкус и запах смерти, тем глубже душевная травма, которая обязательно даст о себе знать в будущем. Непосредственно в минуты опасности психика мобилизуется, подчиняя задаче выживания все эмоции и действия. Со стороны кажется, что попавший в переделку человек на удивление стрессоустойчив. Но как только беда отступает, где‑то внутри щёлкает тумблер. Организм из мобилизационного режима переходит в обычный, и тогда дают о себе знать посттравматические стрессовые расстройства.
У Душенки, вынесенной на руках из зоны боевых действий, успокоенной и убаюканной мирной жизнью, этот опасный «отходняк» начался в самый неподходящий момент вынужденного одиночества. Метрдотель, привлечённый женским криком и звоном бьющегося стекла, решил, что в отеле совершается преступление, срочно вызвал полицию и скорую. Приехав и взломав дверь, спецслужбы увидели разбитое зеркало, следы крови на полу и хрупкую окровавленную девушку, забившуюся в угол спальни и не подпускавшую к себе никого из медицинского и обслуживающего персонала.
Григорий появился как раз в тот момент, когда парамедики и полиция решали вопрос о насильственной эвакуации пребывающей не в себе гостьи, раздвинул окружающих, подошёл к Душенке, присел. Он протянул руку, дотронулся до волос и чуть не упал от тяжести кинувшейся ему на руки жены. Спрятав лицо на груди Григория, она забилась в бесшумных рыданиях.
– Они вернулись! Они были там, за зеркалом! – повторяла она на своей тарабарской смеси из четырёх языков, вцепившись в рукав куртки и трясясь всем телом. – Они опять стреляли… Я только хотела, чтобы они не вошли сюда оттуда!..
– Положите шприц и выйдите, – одними губами сказал парамедику Распутин. – Я сам всё сделаю…
Приступ удалось купировать, скандал с порчей имущества отеля – замять, с медиками и полицией – договориться, но на Григория навалилась ещё одна проблема, решить которую он был не в состоянии. Служба и необходимость долгое время быть вне дома с одной стороны, и Душенка, которая не могла оставаться одна, с другой. Месяц отпуска, любезно предоставленный начальством, рано или поздно закончится, а будущее видится абсолютно неопределённым. Пришлось набрать телефон Марко…
Через три дня старый партизан был уже во Франции. «Неужели он принципиально не получает визу, не оформляет документы и переходит границы по козьим тропам?» – подумал легионер, но не стал расспрашивать, как Марко преодолел полторы тысячи километров. Внеплановое путешествие требовало нестандартных решений.
Сразу перешли к делу. Марко сначала выслушал Григория, потом добрые четверть часа Душенка лопотала по‑сербски, не слезая с колен мужа и крепко держа его за руку своими тонкими пальчиками. Марко слушал, внимательно глядя на молодожёнов. Наконец покивал, прищурился, будто измеряя расстояние от себя до внучки.
– Ты как, Георгиус, удобно сидишь? – неожиданно осведомился старик. – Подержишь Душенку так ещё полчасика, пока мы с ней попутешествуем?
Распутин согласно кивнул, а Марко достал электронный метроном из своего дорожного саквояжа, напоминавшего чеховский, подставку, на которую обычно вешают гонг во время боксёрского поединка, и лёгкий алюминиевый диск с изображённой на поверхности спиралью. Метроном начал мягко отщёлкивать полусекунды, спираль – завораживающе закручиваться, а Марко – задавать короткие вопросы, на которые Душенка так же коротко, односложно отвечала.
На второй минуте этого мистического диалога Распутин почувствовал, как пальцы жены ослабли, а голова мягко упала ему на грудь. Старик задал очередной вопрос. На этот раз Душенка заговорила почти не останавливаясь, а Марко только коротко уточнял или односложно поддакивал. Речь Душенки всё ускорялась, становилась вязкой и сбивчивой, в ней стали преобладать плаксивые, жалобные нотки. Марко увеличил частоту работы метронома и настойчиво, требовательно повторял одну и ту же фразу, а девушка мотала головой, возражала, пытаясь спрятаться на груди у мужа. Наконец, не выдержав натиска старого партизана, она выкрикнула какую‑то фразу и без сил повисла на руках у Распутина.
Марко, прикусив губу, произнёс ещё пару фраз, остановил метроном и тихо прошептал:
– Она проспит не меньше двух часов. Уложи ее, и пойдём заварим кофе…
* * *
– Что такое гипноз, я знал ещё в юности, в нашей семье все умели заговаривать зубную боль, а моя бабушка – даже рожистое воспаление, – медленно рассказывал Марко, помешивая крепчайшую заварку в турочке. – Но до войны относился к этому несерьёзно, считал каким‑то дремучим шаманством. А когда началась Вторая мировая… Первый мой пациент сломал ногу – неудачно оступился и упал с обрыва на перевале. Нацисты зажали нас со всех сторон. На всех дорогах и горных тропах – немцы, усташи. Срочно нужна операция. Обезболивающих нет. Вот я и решился, предложил свою помощь нашему доктору. А что ещё было делать?
Старик аккуратно сбил поднимавшуюся пенку, разлил кофе по чашечкам и присел напротив Распутина.
– Долго разговаривал с раненым. Вспоминал, как и что делал отец… Опасался жутко, а тот наоборот: «Режь, не бойся!» Смотрю ему в глаза, говорю, что требуется, а сам с замиранием сердца жду: если начнётся операция, а у него зрачки расширятся – значит, всё! Не получилось! Погибнет от болевого шока! Но обошлось. Кость сложили. Ногу зафиксировали. Поверил в себя, и дальше пошла работа в отряде, в институте, потом и в советском лагере в Салехарде…
– Ты занимался анестезией?
– Гипноанестезией, – уточнил старик, – регрессивным эриксоновским гипнозом, директивным медицинским… много чем… А почему ты так удивлён? Уже в начале девятнадцатого века Рекомье делал хирургические операции людям, погружённым в гипнотический сон. И позже гипноанестезией занимались серьёзные академические учёные. Гипноз не получил развития только потому, что не давал никакой прибыли фармакологическим компаниям. Вот его и приговорили к забвению…
