Эридон. Игры судьбы
Рванулась навстречу ещё одному. Он не ожидал. Я прыгнула на него, упёрлась ногами в грудь и использовала его как трамплин, чтобы взмыть вверх, перекувыркнуться и – в воздухе – швырнуть вниз взрывной шар. Вспышка. Взрыв. Крик.
Три.
– Сука! – разъярённый крик совсем рядом.
Не успела увернуться от заклинания, меня сковала «паучья тьма»[1]. Обсидиановые лианы оплели всё тело. Руки и ноги стянуло, как канатами, только эти лианы шевелились: живые, скользкие, плотные.
Я дернулась, но силки затянулись сильнее, вдавливаясь в кожу. Защитные амулеты нагрелись, но не помогли: лианы вытягивали из них магию. Кто‑то подошёл, и удар кулаком с силой врезался в мою щёку. Голова откинулась назад, изо рта хлынула кровь. Зубы клацнули, но я не издала ни звука.
– Ну что, высочество? – шипящий голос над самым ухом. – Больше не попрыгаешь?
И всё внутри меня застыло.
Они знают! Знают, кто я.
Волна ужаса накатила откуда‑то из самых глубин, сжимая грудную клетку ледяным панцирем. В глазах на секунду потемнело. Конечно, этого я не предусмотрела, когда все затевала. И теперь лихорадочно перебирала варианты, как выбираться из каши, которую сама и заварила.
Капюшон главаря соскользнул. Свет луны высветил черты и пришло время второго потрясения. Тёмный эльф! Тёмный, мать его, эльф был главарём наемников! Мир окончательно сошёл с ума.
– Думаю, прежде чем передать тебя, я всё‑таки развлекусь. Когда ещё представится возможность? – губы растянулись в мерзкой ухмылке, и рука потянулась к моему лицу.
И вдруг его тело отлетело прочь, словно тряпичную куклу швырнуло бурей. Он врезался в дерево с глухим хрустом.
– Не советую, – пронеслось ледяное предупреждение.
Рианс Либери
Ярость.
Хищная, ледяная ярость, застилающая сознание густой пеленой, сквозь которую можно различить только красные размытые пятна, в которых скоро перестанет пульсировать жизнь. Эта ярость не позволяла думать, но заставляла ощущать запах их мерзких желаний, отчего кровь начала гудеть в венах.
Я не знал, почему мой зверь почуял их, когда я был почти на другом конце города. Но, когда он завыл в груди, поднимаясь до горла, мне оставалось только подчиниться. Меня вёл не разум, а звериный инстинкт – древний, безжалостный. И всё, чего он хотел, – убивать. Разорвать каждого на куски и превратить останки в пепел, который даже ветер не развеет.
Уж я об этом позабочусь!
Не помню, как добрался: время сократилось до одного рывка, одного удара сердца. Всё вокруг потеряло цвет и форму, только хруст снега под сапогами, напряжение в мышцах и ярость, сдерживаемая хрупкой оболочкой человеческой кожи. Прохожие шарахались, убегали. А я мчался туда, где ей угрожала опасность.
Когда я влетел на улицу, где оставил Астрид, картина поражала.
Один из них уже лежал, из глазницы торчал её кинжал. Тот самый, которым она едва ли не каждый день угрожала мне. Напарники пытались привести его в чувство, видимо, совсем позабыв о хозяйке кинжала. Второй валялся чуть дальше – грудная клетка чернела обугленной массой, будто пламя вышло изнутри. Даже не нужно гадать, кто постарался.
Но стоило повернуть голову в сторону деревьев, как глаза снова застелила пелена ярости. Она лежала, прижатая к земле, опутанная «паучьей тьмой». Обсидиановые лианы шевелились, будто радовались тому, что поймали добычу. Её одежда была порвана, волосы в беспорядке, на щеке алела ссадина. И в её взгляде – обычно колючем, презрительном, самоуверенном – застыл страх.
Идиотка! Самоуверенная идиотка, которая полезла одна против наемников!
И тут я услышал:
– Думаю, прежде чем передать тебя, я всё‑таки развлекусь. Когда ещё представится возможность?
Магия вырвалась наружу, не дожидаясь приказа. Силовая волна ударила в ублюдка так, что он пролетел добрую дюжину шагов и врезался в ствол дерева. Вторым импульсом я снёс тех, кто успел дёрнуться следом. Их тела разлетелись соломенными куклами.
– Не советую, – объявил им с холодной яростью.
Подошёл к туго спелёнутой чёрными лианами Астрид, разорвал паутину тьмы, помог встать. Предупреждая её возражения, приказал:
– От меня ни на шаг, – голос вышел низким, почти звериным.
В изумрудных глазах зажглось знакомое пламя: раздражение, гнев, готовность высказать всё, что думает. Но я уже повернулся к оставшимся.
Убить, разорвать, уничтожить.
Зверь рвался наружу, шипел, скребся, вонзал когти изнутри. Он требовал крови. Я сжал зубы так, что затрещали челюсти, и вызвал клинок. Он материализовался с тихим звоном. Меч – продолжение ярости.
И я шагнул навстречу тем, кто осмелился дотронуться до неё.
Астрид Веленская
Движения Рианса были быстрыми, но не теряли ледяной чёткости, которую я успела за ним заметить. Я на миг отвлеклась, любуясь, как летает его меч, словно продолжение его воли. Каждое движение – точный удар, каждое перемещение – шаг охотника, бьющего без промаха.
Мой мозг уже кричал, что не время для таких наблюдений, но…
Бездна, он возмутительно хорош!
Даже слишком.
Я моргнула, стряхивая наваждение, и тут же вспомнила вопрос, застрявший на краю сознания: зачем тратить столько сил, если можно снести их всех одним махом магии? Или синеглазому нужно выпустить пар?
Или он наслаждается процессом. Зачем мешать?
Повернувшись, я увидела главаря, который уже пришёл в себя. Лежал он всё ещё некрасиво, но уже двигался. Вот и отлично.
– Так на чём мы остановились, ушастый? – насмешливо поддела его я. – Ты вроде как развлечься хотел. Так чего ждёшь?
– Сука, – он зашипел, сплюнув тёмную густую кровь.
– Повторяешься.
С проклятьем в голосе он ударил ногой по земле. От его сапога пошла волна, и земля начала шевелиться.
[1] Паучья тьма – это заклинание направленного действие уровня архимага. Способно удерживать жертву, вытягивая из неё магию, чтобы лишить возможности к сопротивлению. Исчезает самостоятельно или снимается с помощью внешнего магического воздействия.
