Финишная черта

Просмотрев все последние сплетни в мире автогонок, пишу Натали.

Я: Ты предательница.

А затем отправлю сообщение сестре.

Я: Знала ли ты, что богатые люди заключают сделки в усадьбе королевы Виктории? Кто вообще это придумал? Я вот сейчас сижу в ее туалете и думаю… Почему этот диван зеленого цвета? Сюда больше подходит бежевый, ну или бордовый на крайний случай. Кажется, у нее не было вкуса. 

Сестра отвечает сразу же, чему я безмерно рада. А Натали однозначно делает вид, что у нее все еще сломан каблук, который как‑то сказался на работе ее телефона.

Анна: Вау. Ты в туалете королевы Виктории? Сфоткай. 

Я делаю снимок и отправляю ей.

Я: Если честно, я не знаю, чей именно это туалет. Может быть, Альфреда Великого?

Анна:  Красиво. Леви сказал, что Альфред правил в девятом веке. Тогда не было туалетов во дворцах.

Уверена, муж Аннабель сказал это таким умным, но ленивым тоном, что захотелось бы закатить глаза. Я люблю Леви, ведь знаю, что он может быть действительно до безумия сумасшедшим и смешным. В юности он творил такие вещи с Анной, что если бы наш папа об этом узнал, у бедного парня уже не было бы головы на плечах.

Я: Леви, перестань лезть в наш разговор! И в смысле не было туалетов…

Анна:  Шокирующе, понимаю. Леви передает тебе привет. 

Я: Привет, Леви. Купи мне завтра на ужин что‑нибудь вкусное, тут одна икра. Я уйду отсюда голодной и злой.

Анна: Красная или черная?

Я: Обе.

Анна: Леви сказал, что ты не ценишь деликатесы. Я же полностью с тобой солидарна, сестренка.

Я: Леви, прости, не все ели с детства икру. Мы тяготеем к чему‑то более нормальному. Ну знаешь, к макаронам, например.

Анна: С сыром!!!!

Я: Убила бы сейчас за них.

Анна: Леви пошел варить макароны. Держись там, я мысленно с тобой! Поем за нас двоих.

Еще одна предательница…

Я бы могла поворчать на Леви, однако он делает мою сестру такой счастливой, что у меня не поворачивается язык. Они поженились почти четыре года назад, и улыбка лишь в редкие моменты жизни покидает лицо Анны. Мне нравится, когда сестра улыбается, ведь в детстве она слишком много плакала. А я молчала. Каждый раз, когда отец доводил Аннабель, я погружалась глубоко в себя. Меня тоже касался гнев папы, но сестра всегда брала удар на себя. А я все еще молчала, потому что мне казалось, что если в такие моменты открыть рот и начать говорить, то можно сказать то, что всех шокирует. То, о чем я не была готова говорить ни единой душе.

Мой мозг – странная вещь. Иногда он совсем не контролирует, что выходит из моего рта. А иногда блокирует все слова напрочь. То же самое касается прикосновений. Когда я инициирую их сама, жизнь не кажется такой уж плохой. Но стоит кому‑то чужому, а иногда и близкому человеку, прикоснуться ко мне без спроса – я готова сгореть заживо.

Телефон вибрирует, оповещая о новом сообщении.

Нат: У меня порвалось платье.

Я: Гас сказал, что у тебя сломался каблук.

Нат: Дурак. Мы же решили, что это будет платье.

Я: Вруны. 

Нат: ПРОСТИ. Обещаю купить много пачек твоих любимых чипсов, если ты пойдешь и очаруешь спонсоров! Будь милой, иногда это у тебя получается.

Я: Ты вообще не помогаешь ситуации.

Нат: Знаю…

Я: Ладно, так и быть, живи. Про чипсы не забудь. Мне они потребуются после сегодняшнего вечера.

Нат: ВПЕРЕД, ДЕТКА! ТЫ ЛУЧШАЯ!

Я: Пожалуйста, выключи эти огромные буквы. Я начинаю думать, что ты кричишь в своем большом сияющем пентхаусе.

Нат: Так и есть.

Нат: Важный вопрос.

Я: Слушаю.

Нат: Ты надела красивые трусики?

Я смеюсь в голос, прикрывая рот ладонью. Именно в этот момент уборная заполняется людьми. Видимо, шампанское подействовало на всех одновременно.

Я: ДА!

Нат: МОЛОДЕЦ! ТЫ ОБРЕЧЕНА НА УСПЕХ!

Нат: БОЛЬШИЕ БУКВЫ!!!!!! КРИК!!!!!

Снова смеюсь, убираю в сумочку телефон, надеваю туфли и покидаю уборную в более приподнятом настроении. Мне были необходимы сестра и Натали с большими буквами.

Я медленно иду по коридору, осматривая различные картины. Чем больше находишься в этом месте, тем меньше чувствуешь себя неуютно. Тут становится намного комфортнее, а может быть мне просто помог разговор с близкими людьми.

Я начинаю спускаться по лестнице и чувствую какое‑то странное притяжение. Будто кто‑то дергает за невидимую нить, прикрепленную к моему сердцу. Оно начинает гулко и быстро биться. Как если бы я испытала испуг или, наоборот, восторг.

Я отрываю взгляд от туфель, на которых пыталась сосредоточиться, чтобы не зацепиться каблуком и не свернуть себе шею, свалившись с этой шикарной лестницы. Мои глаза невольно устремляются к входу. К мужчине, который смотрит на меня своими глазами цвета шторма.

К мужчине, который так хорош, что хочется каждый раз сделать судорожный вздох.

Именно это я и делаю.

Воздух застревает где‑то в солнечном сплетении. Голова начинает идти кругом, и перспектива спуститься с этой лестницы, как с горнолыжной трассы, становится все реальнее.

Он все такой же. В идеальном сшитом по его меркам темно‑синем костюме, который подчеркивает все достоинства. Верхние пуговицы накрахмаленной белой рубашки расстегнуты и открывают участок кожи, отливающей золотисто‑медовым оттенком. У него всегда был легкий загар, будто он каждый день купался в лучах утреннего солнца. Темно‑каштановые почти черные волосы, уложены естественным образом, а челюсть идеально выбрита. Как всегда чист, свеж и до ужаса привлекателен.