Громов: Хозяин теней – 2
– …и вот я вынужден приезжать в эти гимназии. Истребовать личные дела учащихся… выяснять, кто они и откудова, веры какой… не слишком ли много жидов и инородцев, не нарушают ли они процентную норму[1]… табели эти… успеваемость… ручателей… изыскивать способы, как сохранить тех, кто и вправду толковый…
Я всё‑таки уснул.
Глава 8
Пиканье.
Надо же, какой мерзкий звук. На нервы действует, а главное я сразу понимаю, что я снова… там? Тут. Вот хрень… ладно, авось, ненадолго.
Открыть глаза.
Палата. Родная. С потолком, в каждой неровности знакомым. Трещин в нём нет, всё ж место приличное, а неровности имеются. И ещё цвет неравномерный, но это если приглядеться.
Голову налево.
Приборы.
Направо… шея ноет, затекла. Сесть не пытаюсь. Просто лежу, свыкаясь с телом и пытаясь сообразить, что же произошло. Судя по тому, что меня снова опутывали провода – хорошо хоть без маски на рожу обошлось – ничего хорошего.
Так… надо… как‑то дать понять, что я жив. И уточнить детали заодно уж.
Ну, раз я всё равно тут.
Вместо этого закрываю глаза и пытаюсь нащупать нить, которая связала меня с Савкой. И с немалым облегчением понимаю, что есть она. Что если потянуть… нет, тянуть пока остерегусь.
У меня ещё дела остались. Неоконченные.
– Эй, – голос хриплый и надсаженный, что нормально, но на него отзывается охранник.
– Савелий Иванович, – взволнованная рожа расплывается улыбкой. – Вы живы…
– Не дождетесь. Кликни кого.
Приказ выполняется немедленно. В палате скоро становится людно. Меня привычно тормошат, осматривают, потом что‑то там глядят на мониторах…
– Как же вы так, Савелий Иванович, – говорит с укоризною доктор. – Заставили нас поволноваться.
Хочется ответить, что работа у них такая, волноваться и вообще им за это платят, но сдерживаюсь. Всё‑таки поганый у меня характер.
– Что произошло? – спрашиваю.
– А вот это я хотел бы сам узнать. Вы были стабильны. Более того, в любом ином случае я бы рекомендовал выписку, но вот… что вы делали в палате у Ольги Николаевны?
– А это кто?
– Ольга Николаевна Земская, – и гляди так, будто я вот должен догадаться.
Похоже, это та женщина, которая умерла. Кстати, интересный момент. Выходит, что именно приближение смерти я и почуял? Связанное с лилейным ароматом? И сама эта смерть если не открыла, то приоткрыла врата? На ту сторону?
– Не помню, – вру. – Просто вот… ехали… и показалось, что зовёт кто‑то. А там никого. Я и заехал.
– И велели охраннику выйти?
– Меня в чём‑то обвиняют?
– Не думаю, – доктор смотрит этак, с прищуром. – Ольга Николаевна… скажем так… пребывала в том состоянии, когда каждый час её мог стать последним. И её дочь не будет выдвигать претензий.
Хотя всё одно неприятно вышло.
– Я хотел расслышать. Показалось, что она говорит что‑то такое… вот и хотел.
Он кивает, мол, объяснение принято.
– А потом в груди закололо…
– Сердце остановилось, – это уже сказано серьёзно. – Инфаркт…
Вот тебе, Громов, и цена за эксперимент.
– Вам повезло, что появилась дочь Ольги Николаевны…
Дальше я слушал вполуха.
Ну да, меня предупреждали, что чудеса бывают с подвохом. Чаще всего только такие и бывают. Распад опухоли. Изношенность организма. И надо себя беречь.
Поберегу…
И подумать бы стоит. Надо всем… но мне вводят какую‑то пакость, отчего сознание проваливается в вязкий сон. Да, домой теперь точно не выпустят.
Хорошо, в парке погулять успел.
Точно.
И Виолеттка… слово надо держать.
…вставай, – голос Метельки пробирался сквозь дрёму. – Вставай, Савка…
Я на той стороне?
Не удивляет. И давлю зевок, потому что спать хочется зверски.
– Давай, пошли погуляем. Тут станция.
Я слегка неловко спускаюсь, больно задевая боком острый угол полки. Вот же ж… и главное, сам дурак, винить некого.
– Тут дядька Еремей велел выходить на станцию, он с этим, смешным, пошёл договариваться, чтоб нас в вагон второго классу взяли! Здорово, да? Поедем, как благородные!
Тень была внутри.
Савка тоже. Надо что‑то с ним делать. Но что? Вернуться туда и затребовать к себе детского психолога?
– Еремей его охранять подрядился, – поясняю Метельке. – Этого… как его… советника.
– Титулярного советника, – Метелька поправляет меня. – Хороший чин. Дворянский. И с окладом почти в триста рублей…
– В месяц?
– В год. Плюс часто ещё квартирные положены, – Метелька принялся загибать пальцы. – Пошивочные, на построение мундиру. На дрова… но тут как где, порой и не отчисляют.
[1] В нашей реальности с 1887 года доступ евреев к образованию ограничивала так называемая «процентная норма», законодательно закреплявшая максимально допустимую долю иудеев от общего числа студентов в учебном заведении от 3 % до 10 %.
