Громов: Хозяин теней – 2

– Вот так, потихонечку, – говорит Михаил Иванович. – По глоточку… не торопись… и не дёргайся, оно сперва всё болеть будет.

– Зараза ты, Мишка… – теперь в голосе Еремея нескрываемое облегчение.

– Не я такой, жизнь такая.

Где‑то я уже это слышал.

И фыркаю. И почти давлюсь отваром. Он идёт в нос и вытекает струйками, опаляя слизистую. Я кашляю, захлебываюсь, глотаю. И успокаиваюсь.

Тело и вправду болит.

Каждая мышца.

Каждая кость.

– Что… это… было? – напившегося, меня укладывают снова, правда, подпихнув под голову ещё одну свалявшуюся подушку, то ли чтобы мне удобнее было, то ли чтобы не блеванул ненароком, потому что выпитое встало колом.

– Сумеречник, – Михаил Иванович устроился напротив.

А ныне одет иначе.

Потёртые кожаные штаны, сапоги высокие. Рубашка в клеточку. Ему б ещё шляпу ковбойскую, для полноты образа. И близко не похож Михаил Иванович на духовное лицо.

– Эт‑т‑то я понял, – говорить ещё тяжело. Рот наполняется горькой слюной, которую приходится сглатывать. Но хотя бы не мутит. – П‑потом. Свет. Больно… с‑стало.

– Ирод он, – буркнул Еремей, отходя к двери. И так вот, словно ненароком, эту самую дверь и придавил всею своею немалой массой.

– Это – благословение, – пояснил синодник.

В прошлый раз оно как‑то легче перенеслось, даже вот… на пользу пошло. Будто бы. И наверное, что‑то такое в моих глазах видно, если Михаил Иванович покачал головой:

– Свет вышний, как и огонь, разным бывает. Один обогреет и сил придаст, спасёт от тьмы и холода, а другой – испепелит, костей не оставивши.

– Только второй подвластен Дознавателям Первого и Высшего рангов, – вставил Еремей. – И когда ж ты, Мишенька, так далеко продвинулся‑то на пути служения?

– Случилась одна… оказия, – тема эта явно была синоднику неприятна. – Не стоит о том. Ясно?

Стало быть, и у него свои тайны.

Блин, да здесь кого ни возьми, у каждого свои тайны, причём такие, что поневоле приходишь к выводу, что лучше бы держаться от них подальше.

– Ты молчишь. Мы молчим… – а Еремей за оговорку зацепился.

– Верно, Еремей…

– Д‑дальше что. Со мной.

Меня данный вопрос волнует куда сильнее.

– С тобой… а что с тобой? Помрёшь и похороним. Извини, без почестей… тело твоё, как оно положено, огню предадим. Пепел над водой развеем. Я службу проведу, если хочешь. Оно, конечно, не принято за Охотников молиться, но всякая грешная душа спасена быть может.

И очи к потолку поднял, зараза поповская.

– А мы в это время?

– Вот… говорю же, Еремей, сообразительный мальчик. А вы в это время отправитесь в славный город Вильно. Точнее не совсем вы, но отставной зауряд‑прапорщик Еремей Анисимович Волков со своими воспитанниками, к коим он на прежнем месте службы очень уж душою прикипел и возжелал помочь сиротам. Благое же ж дело…

– Имя… м‑менять?

Как по мне сомнительная маскировка. Нет, оно‑то, может, и годная для нынешнего мира, но… всё одно сомнительная.

– Имя, фамилию… новую жизнь, – Михаил Иванович поглядел снисходительно. – Да вы, чай, приключенческих книг перечитали‑с, юноша. Не всё так просто. Оно‑то, конечно, можно любые бумаги выправить, хоть на имя британского подданного, но толку‑то, когда харя наша, российская? Причём характерная такая харя. Сразу вопросы пойдут. Кривотолки. Копания. Ко всему Еремей у нас личность довольно известная. И знакомцев у него хватает. А ну как встретит кого? Вероятность невелика, но есть… тем паче там, близ границы, туда вечно всякий неспокойный люд тянет.

В этом была толика здравого смысла.

Немалая такая.

– Даже если и не встретят, то к имени чужому привыкать тяжко. И ему, и вам. Выправку военную не спрячешь. А она порой людей крепко злит. И если вот к отставному зауряд‑прапорщику, который ко всему Георгия жалованного нацепит, мало кто сунется, то вот бесчинного точно без внимания не оставят. Уж извини, Еремеюшка, физия у тебя такая, что людей на дурные подвиги будоражит.

И снова правду говорит.

– Конечно, найти кого подходящего, чтоб и с документами, и с биографиею схожею можно, но на то время надобно. И возможности поболе моих. И поиски этакие всяко привлекут внимание немалое, что с той стороны, что с моей. А потому будет от них больше беды, чем пользы, – закончил Михаил Иванович. – С другой вон стороны ты у нас покойник, причём ожидаемый. И об этом заключение есть от лейб‑целителя. Об ожидательности. И что болел, то многие видели. И о Зорьке ведают… и о том, что твари очень любят охотников. В смысле сожрать.

Ну тут я и сам сообразил. Знать бы ещё, чем эта нечеловеческая любовь вызвана.

Но киваю.

И стискиваю зубы, потому как отвар подкатывает к горлу, но к счастью комом падает в сам желудок.

– Евдокиюшка опять же смерть засвидетельствует, раз уж штатный целитель приболеть изволил.

– Сильно?

Уточняю больше для поддержания беседы.

– Да не особо, дня три‑четыре, а там зелье дурное и закончится… он в жизни не признает, что этакое важное дело просрал.

А зелье нужное, надо полагать, у него не случайно появилось.

– Вы разве не должны спасать заблудшие души, – уточнил я, потому как это выражение смирения, на физии Михаила Ивановича застывшее, бесило несказанно.

– Так‑то оно так, но спасать того, кому это не надо – пустой труд, – отмахнулся он. – Главное, что он уже доложил своему покровителю, что вы при смерти и речь идёт о часах…

– А кто…

– Князь Воротынцев. Знакомы?

– Впервые слышу, – искренне ответил я.

И по взгляду вижу, что ответ правильный. Ну да, где я, сирота и бастард, и где князь Воротынцев.