Громов: Хозяин теней – 3
Когда…
Он и сам не знал точно, этот старик, которому бы давно уже от дел отойти, да только как, если дела эти передать некому? Вот и держится. Силой воли.
Злостью.
И упрямством голым. Знакомые чувства. Родные прямо‑так.
– Когда… – он повторил мой вопрос. – Тимошке десять было… Танечке – шесть. Алёшкины сыновья вовсе взрослые… хорошие были ребята. Славные.
И голос дрогнул.
– Зиночке два годика… всего два годика. Младшенькая Алёшкина. Последыш. Радость наша… Петька, младший мой братец, тоже со своими…
Он поднимает голову, задирает подбородок так, что бледная кожа опасно натягивается. Морщины и те почти исчезают. Того и гляди острый кадык прорвет этот пергамент.
– Может, оно и не надо бы о таком. Но ты имеешь право знать. И лучше бы от меня, чем то, чего понарассказывают. А рассказать будут готовы. Только слушай. Но правды там… правды всей и я не знаю. Но чего знаю, то вот… потому и говорю, чтоб от меня. Я же… сегодня есть, а завтра… сложно всё. В Петербург Васька собрался… твой отец. Пригласили… ладно бы куда, но при университете предложили место. Он и вправду толковым артефактором был. Книги какие‑то писал. Я сперва, грешным делом, не особо‑то одобрял такое, да Алёшка за брата вступился. Крепко они друг друга держались.
Дерьмом от этой истории пахнуло.
Таким, откровенным.
Щупальца дедовой тени поджались.
– Алёшка первое Васькино сочинение и отвез в университет. На эту… как его… рецензию. Там же ж и приняли. И сами издали, и ещё просили… переписываться начал. Пособия составлять помогал… учебники…
А папенька мой, выходит, был не просто охотником.
Артефактор.
Да ещё способный написать учебник? Это ж куда сложнее, чем просто мастерить, пусть и на высоком уровне. И вот как… не складывается. Категорически. И теории, мною построенные, на другую фигуру рассчитаны.
– Той зимою его пригласили выступить с речью. Да и в целом речь о переезде шла, о том, чтоб он преподавать пошёл. Многое сулили.
– Вы…
– Отпустил бы. Не скажу, что с радостью и лёгким сердцем, но отпустил бы, – худые пальцы сплелись меж собой и хрустнули. – Васька уже не был тем восторженным юношей, который смотрел в рот более умным и блестящим дружкам. Нет… возмужал. И понимать стал многое… такое, о чём в учебниках своих не писал. Да… в Петербург наведывался… лекции читал, по приглашению. Обменивался опытом или ещё чем. В общем, дела такие. Но всякий раз возвращался. Сам сказал, что истинные возможности для развития тут, на границе. Что в Петербурге слишком ровно всё да чисто. Столица, как‑никак. Романовых там много, благословения… прорывы, если и бывают, то на окраинах. И размывает самый верх, где мелочь всякая. Материалы туда везут со всей страны, но одно дело свежая кровь, а другое – старая, пусть и хранят её, берегут, но всё одно.
Вот в это верю.
Старик опять замолчал. А в стекле он почти не отражался.
– Мы аккурат перед отъездом с ним и говорили. Хорошо. Душевно. Он прощения просил за ту, давнюю, дурость свою… я – за то, что был чересчур резок. И в Петербург он меня позвал. Сказал, что нужна будет моя консультация. Помощь… что речь не только о Громовых, но и о многих других старых семьях. Что мир меняется. Что в этом, новом, нам следует бы занять достойное место… нет, ничего такого… он говорил, что мы сдаём добычу скупщикам за десятую часть стоимости, после чего те перепродают её снова и снова. И есть смысл создать единый реестр. Он существует, если так‑то, но тот, который есть, от государя. И то, что идёт по нему, уходит на государственные нужды, тогда как частные компании готовы платить больше. Что разговоры о том давно уже ходят среди артефакторов. И нынешний глава Академии имел уже беседу, и ему намекнули на возможность создание этого вот, частного реестра, который и позволит разрешить нынешние сложности…
То есть, прикрыть рынок контрабанды, который в этих условиях должен был цвести буйным цветом. Потому как если есть возможность продать товар дороже, то ею воспользуются. А раз имелись люди, готовые платить, то найдутся и те, кто будет готов продать.
Ничего личного.
– Честно говоря, Васька не называл имён. Сказал лишь, что в эту поездку разговор будет предметным, что потому и хочет, чтобы я отправился с ним, чтобы не затягивать всё.
– И вы…
– Отправился, – он обернулся и одарил меня тяжёлым взглядом. – В конце концов… род вырос, как никогда прежде, а доходы… да, есть, но не сказать, чтобы такие… мне же казалось, что нужно будет их как‑то обеспечить. И Алёшкиных мальчиков, и Тимофея… Танечку и Зинаиду… пусть малышки, но приданое опять же надобно. И нет, я не позволил бы Василию нарушить закон.
Охотно верю.
Что‑то прям шкурой чувствую, что в этом вопросе, как и во многих других, дед до крайности принципиален.
– Однако речь шла о разрешении свыше. И о том, что реестр этот, пусть и частный, но под высочайшею рукой…
Тоже охотно верю. Никто в здравом уме не откажется от такого куска.
– И слухи о грядущих реформах давно уж ходили… вон, аккурат тогда и земства дозволили, собрания всякие. И в целом многие послабления вышли. Так что мы поехали. И Аннушку взяли с собой. Думали и Тасеньку с Зиночкой, чтоб погуляли по столице, нарядов там прикупили, другой какой бабьей ерунды. Но Зиночка прихворнула. И Тасенька с нею осталась. А мы вот… отправились.
Спина выпрямляется. Но даже по ней, прямой, что палка, читается всё. Или это я просто таким умным стал? Он до сих пор простить себе не может, что уехал.
– Телеграмма пришла аккурат под Рождество, – сухой голос. Мёртвый. – Прорыв. С нижних уровней… черная хмарь. Никого живого… никого…
А… такое возможно?
Этот… старший брат моего отца. Алексей. Его сыновья, тоже не младенческого возраста. Обученные. Тренированные. Вот я готов душу об заклад поставить, что в этом доме тренировали всех. Брат старика со своими детьми.
И все охотники.
Что там за хмарь, с которой они не справились? И какая тварь устроила прорыв? Не та ли, случайно… и имя само срывается с губ.
– Моровские…
– Слышал уже?
