Громов: Хозяин теней – 3

– Да. Знакомый Еремея рассказывал.

– А мне Еремей ни о том знакомом, ни о его словах не упомянул, – старик упёр указательный палец в подбородок и чуть нахмурился.

– Может, значения не придал.

– Может, – он чуть кивнул. – Да… пожалуй… толковый, хоть и старый. Но Громовы теперь не перебирают. В тот день погиб не только мой род. Дюжина ближников. Их семьи… прислуга от лакеев до конюхов с кухарками. Лошади. Собаки. Канарейки. Хмарь никого не оставляет…

– Что за она?

Не думал, что мне ответят, но старик, пожевав губами, словно перебирая слова, которые стоит сказать, произнёс:

– Никто не знает.

Вот теперь я точно охренел.

– Живых, которые могли бы рассказать, не остаётся. Никого… только тела, будто слизью чёрной покрытые. Точнее сперва она как слизь, но через дней пять твердеет, а тела ссыхаются. Плоть чернеет. Мышцы стягиваются.

Мумификация?

По описанию весьма похоже. И что мне это даёт?

А ни хрена не даёт. Я в мумиях не специалист.

– Есть пара старых описаний. О том, как чёрное облако накрывает деревню, а потом исчезает, оставляя лишь мертвецов… к счастью, она редка.

– Как «Туман»?

Думаю, ему о наших приключениях доложили и весьма подробно.

– Верно мыслишь, – кивнул старик. – Но тогда… тогда всё сочли несчастным случаем. Мы ведь тоже не заговорённые, что бы там люди ни думали… разрывы… прорывы… другое дело, чтоб в доме? Дом наш… у тех же Моровских всё случилось не в родовом особняке, а в городском. А у нас – тут.

Я даже огляделся.

Комната.

Никаких следов потустороннего воздействия.

– Не переживай, всё убрали давно, – это дед сказал с ехидною насмешкой. Правда, хватило его не надолго. Он снова сделался серьёзен. – К нашему возвращению всё было закончено. Хмарь всегда уходит сама… она просто появляется, а потом исчезает, будто и не было. Ни следов, ни… ничего. Только мертвецы.

Это я уже слышал.

Мертвецов не допросишь. Или… есть ведь та, которая может. Но она ничего не сказала… и это что‑то значит? Или нет?

– Официальная версия – несчастный случай. Пусть я и твердил, что это невозможно… прорыв в родовом особняке, где стоит её печать, её… слово.

– А стоит?

– А то ты не почуял? Кто орал, что ему холодно?

Я орал? Не помню.

– Так холодно. Как на глыбу льда положили, – ворчу в ответ.

– Пол там. Потом можешь сходить, поглядеть. Пол и её печать.

– И клинок?

– И он.

– И убивать меня…

– Не убил же, – пожал плечами дед. – Да, обычно к посвящению готовятся. Учат. Объясняют, что да как… дар вон раскрывают. Тимоху я отвёл сам, когда ему шестнадцать было. Танечку в восемнадцать… оно‑то для женщины и не обязательно, но когда такое вот…

Такое.

Вот.

– Признаюсь, не особо верил, что ты выдюжишь… но ничего. Видать, в отца характером пошёл.

И клянусь, это было похвалой.

Приятной даже.

– Васька тогда словно обезумел. Сперва в ступор впал… честно говоря, я уж опасаться начал, как бы он вовсе не лишился разума. Он же ж с Алёшкой всегда дружны были, а в последние годы и вовсе, читай, неразлучные. И сынов его, как своих, любил… и дочку вот… крестным стал. Не гляди, у нас тоже имеются… а тут такое. Он замолчал. Сидел. В стену уставившись. Ни слова. Ничего. Потом слёг с нервною горячкой. Я к целителям. Те только руками разводят. Мол, потрясение. Только ждать и надеяться на лучший исход. – передразнил он. – Да, потрясение. Но он же ж не барышня… Аннушка вон… но держалась. А Васька… мне ж ехать надобно. Я здесь был нужен. И там. И как быть? Оставил его в лечебнице, под присмотром Аннушки… ей тоже тяжко, да только как… детей вот. Запросил помощи государевой, защиты. Чуял, что неладно оно, неспроста. А сам сюда вот… разбираться.

Щупальца опять зашевелились, выдавая волнение.

Это было давно. Задолго до Савкиного рождения, но такую боль время не упокоит.

– Пока разбирательство… многие приехали, чтоб помогать. Моровские вот… я тогда говорил, что не само оно, что… никто не поверил. Решили, верно, что свихнулся старик от горя. Тот же Моровский сочувствие выражал. Говорил, что готов Аннушку с детьми взять, пока тут… – старик махнул рукой. – Похороны. Потом дом убрать. Людей успокоить. Дела опять же крепко пострадали. Аннушка к родне отбыла. Там, среди своих, ей и вправду легче. Да и мне спокойней. Твой отец… очнулся и запил. Ну это понятно… легче… каждый по‑своему переживает. Я отправил к нему своего… ближника. Чтоб приглядел там. И мозги вправил, потому как выходило, что нет больше сильного рода Громовых… что остались лишь я да он, да дети его…

Тимофей.

И Татьяна.

И старик… вот мнится мне, что старик в этом уравнении крепко лишним был. Интересно, а если б он остался, эта дрянь… убила бы? Или его сил хватило бы противостоять? Пока сложно, но… а если б убила? Очередной несчастный случай и главой рода становится мой папенька?

– А тут Варфоломей возвращается. И прям весь седой. Письмецо привозит. От Васьки. А в том письмеце признание. Что, мол, тяжко жить стало и просит он понять и простить. Ну и следом извещение от канцелярии, что батюшка твой от рода откладывается. По причине великой любви… и что брак свой расторгает. А поскольку совершённый тот не в господнем храме, то и разрешения Синода для того ему не надобно.

Как всё… интересно.

Охрененно интересно.

– Я думал поехать, тряхнуть этого поганца, да… он исчез. Вот будто не было.

И прав я, что не в любви дело.