Группа продленного дня

– Ходэр, как же ты хорош, – почти беззвучно прошептала Пати и заговорила громче. – Привет. Не знала, что приедешь. Даша сказала, тебя не будет.

Она произнесла это слегка запинаясь, извиняющимся, несвойственным ей тоном – обычно Пати Кортес разговаривала с мужчинами иначе, перевела взгляд на сигарету и стала слишком внимательно разглядывать ее, словно хотела найти на ней подсказку, что делать дальше.

– А если бы знала? – усмехнулся он и остановился в метре от нее.

– Это ничего бы не изменило. Я все равно была бы здесь, – тихо ответила Пати, продолжая смотреть на дымящуюся сигарету. – Просто не ожидала тебя сегодня увидеть.

– Я тоже не ожидал, что когда‑нибудь еще увижу тебя. И уж тем более не ожидал, что ты станешь дружить с Дашей.

Он говорил в расслабленной манере и вполне дружелюбно, а еще без стеснения разглядывая Пати, будто она была вещью в магазине, которую услужливые продавцы предлагают рассмотреть со всех сторон, чтобы убедиться в отсутствии дефектов перед покупкой.

– Миш, я… – она несмело подняла на него глаза и залепетала. – Я уже тебе говорила. Это вышло случайно. Случайно совершенно. Понимаешь, когда Даша пришла в ресторан…

– Это я уже слышал, – резко перебил он ее. – И про случайное знакомство. И про случайную дружбу.

– Ты мне не веришь, – скорее сказала, чем спросила она.

Он пожал плечами и спокойно произнес: «Не знаю. Все это выглядит как минимум странно. Как максимум – подстроено».

Пати молчала и, не отрываясь, как загипнотизированная, смотрела на него. Какой красивый. Какой властный. Ее особенный мужчина. Ее бывший особенный мужчина.

– Клянусь, – неожиданно охрипшим голосом начала она, несколько раз кашлянула и продолжила взволнованно. – Просто случайность. Я никогда не стала бы вредить тебе.

Он на секунду прищурился и спросил: «Алене ты тоже случайно тогда позвонила?»

Пати прерывисто дышала. Она понимала: ситуация, со стороны, кажется очевидной, все выглядит однозначно – понятно, почему Миша так себя ведет.

– Я не хочу ни в чем разбираться, – довольно строго сказал он, и она на несколько секунд задержала дыхание, – и вредить тебе тоже не хочу, но не дай бог…

Он многозначительно замолчал, а потом посмотрел на нее так пристально, что у нее закружилась голова.

– Я поняла, – еле слышно выдохнула она, поднесла к губам сигарету и заметила, что ее рука дрожит.

– Тебе не идет, – небрежно произнес он, сделал шаг, легко вытащил сигарету из ее пальцев и, прежде чем выбросить, глубоко затянулся. – Я всегда это говорил.

Будь на его месте любой другой мужчина, Пати тут же возмутилась бы и ответила, что ее привычки – не его дело, но с Мишей спорить не стала. Не потому, что не хотела ссоры – она просто не представляла, как ему вообще можно перечить. Он всегда знал, как будет лучше для нее, а она не раз убеждалась в правильности его решений. Впрочем, однажды он все‑таки ошибся: когда бросил ее, полностью зависимую от любви к нему девочку, и оставил умирать в одиночестве.

С тех пор Пати сильно изменилась. Да, она растерялась, когда увидела Мишу: это была их первая встреча после расставания, но в момент, когда он забрал у нее сигарету, разозлилась. Что он себе позволяет? Почему ведет себя так нагло, да еще после всего, что сделал с ней? А она? Почему стоит перед ним и неловко оправдывается, словно провинившаяся первоклассница в кабинете у директора?

– Я не твоя собственность, и, пожалуйста, никогда больше так не делай, – нарочито вежливо и в меру жестко, четко выговаривая слова, произнесла она, скрестила руки на груди и с вызовом посмотрела на него.

Его смех. Без намека на насмешку, скорее, заинтересованно‑доброжелательный: так обычно смеются над к месту произнесенными шутками, давая собеседнику понять, что он и его манера общения приятны.

– Малышка Пати больше не моя собственность, – закончив смеяться, но по‑прежнему улыбаясь, с интонацией, колеблющейся между вопросительной и утвердительной, сказал он и вдруг стал серьезным. – А давай мы это проверим? Останешься со мной сегодня и в подробностях расскажешь о своей независимости и самостоятельности. Слышал, у тебя появился бизнес.

Последнее предложение он произнес с участием, похожим на интерес родителя к первым успехам ребенка.

Пати в ту же секунду показалась себе маленькой девочкой, а в следующую почувствовала, как внутри поднимается давно забытое ощущение. Нет, только не это! Острое, неконтролируемое и такое сладкое желание подчиняться, которое возникало всякий раз, когда он говорил с ней подобным тоном – не просто подчиняться, а полностью лишить себя воли – растеклось внизу живота горячей жидкостью. Пати знала: любая попытка подавить его только усилит возбуждение – именно поэтому в моменты подобных приступов отдавалась ему полностью, но сейчас ей не оставалось ничего, как глубоко дышать. Это не помогало: когда она делала вдох, частые удары сердца сталкивались с воздухом и глухим шумом отзывались во всем теле, когда делала выдох – желание просачивалось на ее черные кружевные стринги, и их полупрозрачная ткань с каждой секундой становилась мокрее.

– Я здесь на пару часов. Потом ты уедешь со мной, – сказал он тоном, не терпящим возражений – так, как говорил с ней всегда.

Пати опустила руки, отвела взгляд и задышала еще медленнее, пытаясь рассеять мыслями густой опьяняющий туман в голове.

Миша слишком хорошо ее знает. Знает, что и как говорить, чтобы она не могла сопротивляться. На самом деле ему даже не нужно было подбирать какие‑то особенные выражения или что‑то специально придумывать – манера поведения, которая так возбуждала Пати Кортес, была его естественной.

– Я не могу. Что мне сказать Даше? – прошептала она и посмотрела на него темно‑карими глазами, в которых читался страх: Пати ощутила его в тот момент, когда произнесла последнюю фразу. Произнесла – и испугалась своих слов. Да как это вообще вырвалось у нее? Она не собирается даже обсуждать такое! Надо срочно исправить ситуацию. – То есть я не могу, потому что не хочу! Мы расстались вообще‑то!

Несмелый шепот сменился раздраженной интонацией. Взгляд снова наполнился уверенностью. Темно‑карие глаза потемнели и теперь казались черными.

– Не могу, потому что не хочу, – с иронией процитировал он ее и снисходительно добавил. – Когда ты возбуждена, перестаешь соображать. Я тебя уговаривать должен? Забыла правила?

Эти вопросы были заданы довольно жестко, но вместе с тем весьма спокойно. Они напомнили Пати пощечины. Те самые… Самые восхитительные пощечины, которые она когда‑либо получала.

Злость и раздражение исчезли – вместо них внутри ожил трепет. Он щекотал тело. Пати ощутила новый приступ – именно приступ – возбуждения. Он был таким сильным, что из ее рта вырвался стон. Сердце тяжело билось. Каждый его стук пульсировал распухающим между ног желанием.

– А расстались мы потому, что ты вела себя очень плохо. Но сегодня я, – терпеливо и медленно, твердым тоном, делая паузы и внимательно глядя на нее, чтобы убедиться, что она понимает смысл каждого слова: так мудрый учитель объясняет материал отстающему ученику, продолжил Миша, – даю тебе шанс показать мне, что ты исправилась.