Грязные чернила. Книга вторая

Лиам приоткрывает один глаз и смотрит на меня, прищурившись. Окидывает взглядом с головы до ног и замирает, уставившись на мои коленки.

– Думаю, да. Ты же согласилась поехать со мной на наше второе свидание и осчастливила меня, надев такие шортики.

– Это никакое не свидание! Идиот. – Я фыркаю, потому что не могу понять, говорит ли он правду или опять издевается надо мной.

Скрещиваю ноги, чтобы не пялился, и ложусь на траву, закрывая глаза. Чувствую на себе взгляд Лиама и пытаюсь вести себя естественно. Пусть смотрит, если ему так хочется.

Я расслабляюсь, полностью утопая в звуках природы: где‑то вдалеке надрывно кричат чайки, в кустах мягко шелестит тёплый ветерок, приятно обдувая разгорячённое солнечными лучами тело. Чувствую себя такой лёгкой и невесомой, словно пылинка, осевшая на лепесток. Пройди мимо – и меня тут же унесёт дальше.

– Счастье – это же просто эмоция, – говорит Лиам хрипло, и я замираю, прислушиваясь. – По мне – это иллюзия. Сказка для людей, чтобы их жизнь имела хоть какой‑то смысл. Не уверен, что когда‑либо чувствовал себя по‑настоящему счастливым. Я просто живу и не думаю об этом.

У меня сжимается сердце. Я распахиваю глаза и поворачиваю голову в его сторону. Лиам делает то же самое, и какое‑то время мы просто лежим и разглядываем друг друга.

Я вдруг вижу в нём маленького лохматого мальчика с большими голубыми глазами – глазами, полными надежды и веры в светлое будущее. Но в конце концов одинокого и печального.

Этого доброго мальчика с самого детства заставляли жить чужими мечтами, идти не к своим целям. Любили недостаточно, лишь наполовину. Называли неудачником и слабаком. И кем он вырос? Он доказал всем, кто в него не верил, что способен на всё.

Я касаюсь его щеки кончиками пальцев и улыбаюсь. Вчера он был колючим, как кактус, а сегодня кожа гладкая и мягкая. Приятная.

Лиам прижимается к моей руке и прикрывает глаза.

– Я бы хотела, чтобы ты был счастлив, – говорю я тихо. – Неважно, какое значение ты вкладываешь в это слово. Ты заслуживаешь счастья.

– Ты так считаешь?

– Да, уверена.

Лиам улыбается.

– Спасибо. Но на жизнь я не жалуюсь. Я занимаюсь тем, что мне по‑настоящему нравится. Если моё творчество делает людей хоть немного счастливыми, тогда я тоже счастлив. Значит, всё это не зря.

– Конечно, не зря, – соглашаюсь я, опуская взгляд.

– А что же тогда делает счастливой тебя? – Он протягивает руку к моему лицу, убирает за ухо волосы и большим пальцем гладит мою скулу. – Погоди, дай угадаю сначала: твой обожаемый Генри Миллер?

Я усмехаюсь.

– Опять ты за своё. Генри Миллер, конечно, хорош, но он не источник моего счастья.

– Тогда кто? Или что?

Я думаю о времени, когда отец жил вместе с нами, и в носу тут же начинает щипать. Эти воспоминания одни из самых счастливых, но в то же время самых болезненных для меня.

– Почему загрустила?

– Потому что я глупая. – Я пытаюсь отвернуться, чтобы скрыть внезапно появившиеся слёзы, но Лиам не даёт мне этого сделать.

– Почему? Расскажи мне.

– Я, наверное, ужасный человек, но я люблю отца больше, чем мать. Так было всегда, – признаюсь я в своём самом постыдном секрете человеку, с которым судьба так беспечно свела меня вновь спустя столько лет. Но я чувствую, что Лиам – единственный, кто сможет понять меня и не осудит за это. – Первое моё слово было «папа». Первые мои шаги были сделаны с его помощью. Он принимал участие в каждой минуте моей жизни. До тех пор, пока не ушёл. Я столько раз подростком сбегала к нему из дома. Вытаскивала деньги из маминой куртки, брала мелочь сестры, чтобы купить билет на автобус и увидеть и обнять отца. Я не хотела возвращаться домой, но папа всегда отвозил меня обратно, и я не понимала, почему. Почему я не могла остаться с ним? Я причиняла матери столько боли этим, но тогда мне было наплевать. Я считала её злой и несправедливой. Она постоянно была мной недовольна, и я думала, что она любит меня меньше, чем послушную и идеальную во всём Хлою. Из‑за этого я постоянно сбегала к отцу. Мне казалось, он любит меня больше, чем сестру. По крайней мере, он ни разу не заявлял мне, какая я бестолковая и несносная. Я так хотела остаться с ним в его большом доме. Сейчас я могу жить с отцом в Чикаго, и он даже сам на этом настаивает, но продолжаю жить с мамой, потому что чувствую вину за своё поведение. Он ушёл от неё, потом сбегала я. Если я сейчас буду жить с ним и оставлю маму совсем одну, думаю, что разобью ей сердце. Но по‑настоящему счастливой я себя чувствую только с отцом. Он всегда понимал меня и во всём поддерживал. А мама… она не желает зла, просто ценности у неё другие. Она столько вложила в наше с сестрой воспитание, я всю жизнь буду ей обязана. Я знаю, она любит меня, но никогда не поймёт так, как отец.

– Элис переживёт, – говорит Лиам, поглаживая меня по щеке. – И ты никому ничего не должна. Ты уже взрослая и можешь делать, что хочешь. Если всё время будешь думать о других, так и застрянешь в том доме и в долбаном Сисеро. Понимаешь? – Он смотрит на меня, и я киваю в ответ. – Отлично. И ты не ужасный человек. Я тоже люблю мать больше, чем Питера, но он сам в этом виноват. Если ты счастлива быть рядом с отцом, скажи об этом Элис. Она поймёт.

– Но как я могу? Она же останется совсем одна.

– Она не останется одна. У неё есть ты и твоя сестра. Есть моя мама, наконец. Она, может, только и мечтает о том, чтобы ты от неё съехала уже, – усмехается Лиам, и я прыскаю в ответ.

– Об этом я не думала.

– Уверен, у неё поэтому и нет нового ухажёра, его ведь даже привести некуда. Как трахаться‑то при дочери за стенкой.

– Господи, Лиам, следи за языком! – Я пихаю его в плечо и сажусь, а он смеётся и поднимается вслед за мной.

– Хватит о грустном. Вот, держи. – Он тянется к своему рюкзаку и достаёт две баночки «доктора Пеппера». Одну протягивает мне и придвигается ближе, так, что мы касаемся бёдрами и плечами.

Делаю небольшой глоток напитка и пузыри щекочут мне горло, отчего я морщусь и тихо хихикаю.

– Чего смеёшься? – спрашивает Лиам, и я улыбаюсь ему, качая головой. – Улыбки красивее твоей я ещё не видел.

– Ты что, меня клеишь, Харрис? – Я вскидываю одну бровь, несмотря на растущее в груди тепло.

Лиам закатывает глаза.

– Почему ты всё время ищешь в моих словах какой‑то подвох?

– Потому что ты говоришь очень милые вещи, а это так на тебя не похоже.

– Милый – это моё второе имя, вообще‑то, – фыркает он, и я усмехаюсь.

– Все мы знаем твоё второе имя. Заноза в зад…