Хозяйка расцветающего поместья
– Ничего не на ночь, девяти еще не было! И не вали с больной головы на здоровую! Почему в твоем саду шастает кто попало как у себя дома?
– Ты меня спрашиваешь? – возмутился он. – Это я должен спросить, почему в моем саду шастают твои… поклонники!
Слишком уж многозначительной была пауза, а мое самочувствие – слишком плохим, чтобы держать себя в руках.
– Ты хотел сказать «любовники?» – взвилась я. – Да как ты вообще смеешь ревновать меня к этому… недоразумению!
– А что, повода не было? – огрызнулся муж.
– Думаешь, у меня настолько плохой вкус, чтобы увлечься этим павлином с гипертрофированным эго?!
– Откуда мне знать про твои вкусы? К тому же…
– Хотя бы оттуда, что я вышла за тебя замуж! Ты всерьез думаешь, что можно есть с помойки после приличного ресторана?!
Какая‑то часть сознания понимала, что я веду себя как базарная баба, и требовала немедленно взять себя в руки. Другая желала сейчас же пустить в ход кулаки, возмущенная неблагодарностью. Я тут из‑за него чуть не окочурилась, а он меня крайней сделал!
– Настя, что ты несешь?! При чем здесь рестораны? Ты должна была оскорбиться одного подозрения, не обсуждая даже возможности…
– Ага. Ж… – место есть, а слова нет? Может, если бы с самого начала мы говорили словами через рот, до такого вообще не дошло бы!
Не из‑за него. Муж не просил себя защищать, и вообще защищал меня. Но успокоиться все равно не получалось: поди тут успокойся, когда на тебя едва не кричат!
– Я говорил, что ты ведешь себя нескромно! Что мне не нравится эта новая мода! Что мне не нравятся сплетни вокруг тебя. Что я услышал в ответ?
– Что на всякий роток не накинешь платок, а платье я надеваю на себя, а не на тебя? – предположила я.
– Именно.
Похоже, с прежней Настенькой у нас все же было что‑то общее. Хотя, наверное, так и должно быть, не просто же так меня перекинуло в нее, а не в какую‑нибудь почтенную матрону.
– И откровенных платьев с глупыми сплетнями тебе хватило, чтобы подать на развод?! – возмутилась я, как, наверное, возмутилась и она.
– Считаешь, того, что твое, и мое, между прочим, имя треплют по гостиным – этого мало?
– Почему я должна отвечать за чужие длинные языки!
– Потому что это стало последней каплей! – взорвался Виктор. – Я устал от твоих капризов, перемен настроения и скандалов! Не начинай снова!
– Я начинаю? Это ты обвинил меня в том, что какой‑то муд… мудрейший среди ослов влез в твой сад! Хотя это я должна спрашивать, почему ночью в нем нет хотя бы сторожа, не говоря о магии.
– Ты сама сказала, что еще не ночь!
В дверь осторожно постучали.
– Да! – рявкнули мы в один голос.
За дверью что‑то звякнуло, потом раздался жалобный голос Дуни:
– Я конфет принесла… И чаю.
Я хотела было сказать, что не буду пить сироп – взбодрилась уже, спасибо мужу, но тот меня опередил.
– Заходи. Оставь здесь, дальше я сам позабочусь о жене.
Не надо мне твоей заботы, сыта по горло! – Не знаю, каким чудом мне удалось не сказать это вслух. Какая разница, в конце концов, станет Дуня свидетельницей скандала или нет. Наши крики наверняка полдома слышало. И вся местная прислуга в очередной раз убедилась, что молодая барыня – истеричка, которая только и делает, что на хозяина «лается».
Я попыталась взять себя в руки. Но даже тихого звука, с которым Дуня прикрыла за собой дверь, хватило, чтобы захотеть запустить подушкой с воплем «шастают тут!».
От греха подальше я сунула подушку под себя. Поняла, как это может выглядеть со стороны, и едва не запустила второй подушкой, чтобы не глазели тут всякие.
Пришлось и ее запихнуть к первой.
Виктор повернулся ко мне. Если он и удивился месту, где оказались подушки, то и бровью не повел. На подносе стоял чайничек на пару чашек, стакан в серебристом подстаканнике – ну прямо как в поезде! – и глубокая миска, наполненная какими‑то красно‑коричневыми шариками.
Пока муж нес поднос к чайному столику, я попыталась слезть с кровати. Запрусь в уборной, вылью на себя ведро остывшей воды, проорусь, может, легче станет. По крайней мере, медным тазам от моих воплей и швыряний ничего не сделается, в отличие от живых людей.
– Ляг немедленно, если не хочешь, чтобы я влил в тебя лауданум, – сказал Виктор, не оборачиваясь.
Зажурчал чайник.
– Что, горшок мне держать будешь? – огрызнулась я. Вот же з‑з‑заботник!
– Дуню позову, если нужно.
– Спасибо, я сама справлюсь, – сказала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать снова.
– Сомневаюсь. Не хватало еще, чтобы ты опять упала в обморок и разбила себе чего‑нибудь.
Он выпрямился, разворачиваясь ко мне.
– Я должен извиниться. Повышенная раздражительность – один из признаков магического истощения. Мне нужно было помнить об этом.
Щеки обожгло стыдом.
– Прости, я…
– Не стоит. Помнится, я в таком состоянии вызвал на дуэль собственного дядю.
– И что? – испугалась я.
– Секунданты предложили помириться, как и полагается. Я извинился, поединок не состоялся.
Он подхватил со стола поднос, на котором сейчас стояли стакан с чаем и все та же мисочка.
– Мне тоже нужно было подумать, что, увидев то, что ты увидел, трудно поверить в мою невиновность.
– Ешь конфеты. – Муж мягко улыбнулся. – Здесь нет секундантов, которые бы предложили помириться, но, думаю, мы и без них справимся.
– Справимся, конечно. – Я расплылась в ответной улыбке.
Осторожно раскусила один шарик. А интересно. Кисло‑сладкое, с ореховым и сливочным привкусом и пряными нотками.
– Что это?
– Конфеты, восстанавливающие магические силы.
Магия! Только сейчас я вспомнила о ней. Собралась было потянуться, но Виктор сказал неожиданно жестко:
