Хозяйка расцветающего поместья

– Угу. – Это было единственным цензурным междометием, крутившимся у меня на языке.

Впрочем, повязка не казалась толстой, и, если бы она скрывала рану, отделяемое давно бы пропитало льняную ткань. Но бинты выглядели чистыми.

– А под кожей перелом?

– Васька проболтался? – проворчал муж.

Будто почуяв, что речь идет о нем, Василий жалобно протянул за дверью:

– Барин, я не пускал, как велено…

– Если уж подслушиваешь, то хотя бы не давай о себе знать, – фыркнул Виктор.

– Прощения просим, барин, – все так же из‑за двери сказал лакей.

Виктор распахнул ее, и Василий ойкнул. Схватился за нос.

– Поделом, в следующий раз умнее будешь. Вроде и не дурак, а такую дурь творишь. Брысь с глаз моих, будешь нужен – позвоню.

Василий испарился, Виктор повернулся ко мне.

– Пойдем, я провожу тебя в твои покои.

– Я пока туда не собираюсь, – уперлась я. – Для начала я хочу знать, что еще кроме перелома ребер – скольки, кстати? – прячет эта повязка.

– Настя, это мое дело. Я вполне способен о себе позаботиться, а ты ведешь себя как клуша.

Я окончательно потеряла терпение.

– О да, ты прекрасно способен о себе позаботиться! Собирался стреляться с переломанными ребрами…

– Не волнуйся, к тому времени, как дело дойдет до дуэли, ребра заживут. Если она вообще состоится.

– …Просто эталонный образчик заботы о себе, хоть сейчас в палату мер и весов! – До меня дошел смысл последних слов. – Что? Он извинился?

– Он сбежал!

Так вот почему муж ругался как сапожник!

– Я с утра послал к Зайкову Алексея с письмом. – Виктор усмехнулся. – По правилам письменный вызов должен передавать секундант, но этот хлыщ не заслужил, чтобы ради него будили ни свет ни заря почтенных людей. Дворецкий открыл, письмо взял, но сказал, что отдаст его барыне.

– Барыне? – переспросила я.

Он еще и женат?

– …чтобы та передала племяннику, когда он вернется. Уехал затемно, куда – не сказался, но не в сторону столицы.

Я покачала головой, не зная, злиться мне или радоваться. Паршивец смылся, и неизвестно, когда и какой пакости от него теперь ждать. С другой стороны, для поединка нужны двое, и, пока Зайков шляется невесть где, мне можно не волноваться из‑за грядущей дуэли.

– Я заподозрил, что Зайкова нет дома для меня и моих людей. Поэтому послал Алексея с письмом к Николаеву.

Я не стала переспрашивать, кто это, просто сделала себе очередную зарубку в памяти, чтобы потом записать.

– Попросил его быть моим секундантом и передать вызов Зайкову.

Похоже, этот самый Николаев – хороший друг Виктора, если он просит того стать его секундантом. Значит, и Настенька наверняка его неплохо знала.

– Тот примчался почти сразу же, как водится, попытался меня отговорить, особенно когда услышал про ребро.

– И я его понимаю, – не удержалась я.

– Настя, не начинай. С такими вещами надо разбираться до того, как все вокруг станут болтать, будто ты встречалась ночью в саду с любовником. Николаев согласился стать моим секундантом и поехал к Зайкову, как только стало приличным являться с визитом. Его радушно встретила хозяйка дома и долго жаловалась, что на племянника никакой управы нет. Рано утром без спроса забрал единственный выезд и отправился, не сказав ни куда, ни надолго ли. Бедная старушка не может даже съездить посплетничать с подругами.

– И что теперь? – спросила я.

– Теперь я займусь делами, а ты будешь восстанавливаться после магического истощения. Ни в коем случае не пользоваться магией, дремать, читать что‑нибудь легкое и есть конфеты.

– Я не о том.

– Он сам скомпрометировал себя своим бегством. Николаев, при всех его достоинствах, страшный болтун.

– Он мог бежать не от тебя, а от правосудия, – предположила я. – Решил, что застрелил тебя, раз за ним не было погони, понял, что молчать я не стану. Тогда вряд ли объявится.

Виктор пожал плечами.

– Мне неинтересны его мотивы. Этот хлыщ едва не уничтожил твою репутацию своим враньем. Теперь моя очередь. Объявится в Рутении – получит вызов, устный или письменный. Объявится за границей – скоро и там все будут знать, что он сбежал, испугавшись получить вызов. И хватит о нем. Пойдем, я провожу тебя в твои покои, чтобы не смущать слуг твоим видом.

Короткий путь до моих покоев мы проделали молча. Я была слишком занята тем, чтобы не наступить на полы чересчур длинного для меня халата, и одновременно соображала, что делать с ребрами мужа. Когда я училась, нам рекомендовали их бинтовать. Лет через десять – наоборот. Пожалуй, не буду ничего делать. Моим медицинским знаниям Виктор не доверяет – и я его в этом понимаю – но, если я хоть немного успела его узнать, через пару дней повязка ему надоест и он сам ее размотает.

Виктор зашел за мной в будуар, я скинула с плеч халат, чтобы вернуть его, но муж смотрел куда‑то через мое плечо.

– Что это? – ошарашенно поинтересовался он.

Я обернулась, готовая к любой пакости. Но нет, будуар сиял чистотой, Дуня даже успела проветрить, и в комнате пахло свежестью. Я снова повернулась к мужу, проследила за его взглядом и расхохоталась.

На туалетном столике с зеркалом стояла винная бутылка, заткнутая пробкой. Вокруг нее, идеально дополняя натюрморт, расположились три оловянные стопки с крышечками из перевязанного бечевкой пергамента.

– Не обращай внимания, – сказала я, отсмеявшись. – Это моя уходовая косметика.

– Что, прости?

Я покачала бутылку.

– Тоник на основе хвои. – Начала поднимать стопки одну за другой. – Крем для рук. Маска из пророщенной пшеницы с медом и льняным маслом. Крем для лица – алоэ, мед и воск.

Виктор открыл рот. Закрыл.

– Ну хорошо, положим, это все тебе нужно, хотя, видит бог, я не понимаю зачем.

– Когда станет понятно «зачем», тогда уже поздно будет мазаться, – хмыкнула я.

Не то чтобы я собиралась до старости остаться с личиком гладким, как попка младенца, однако подобные вещи напоминали мне, что я не только хозяйка‑ломовая лошадь, но и женщина. И что они важнее всего, именно когда сил, кажется, нет, даже чтобы раздеться перед тем, как рухнуть спать.

– Но где ты все это взяла и почему в такой посуде? – продолжал изумляться Виктор.