Хозяйка старой пасеки – 2

Я хотела было возмутиться, но опомнилась. Сажать Нелидова на козлы – напомнить ему об «унизительном» положении. Граф – раз уж со вчерашнего дня не забыл, не передумает – тоже сам едва ли возьмется за вожжи. Остается только Герасим, но доски сейчас не менее важны, чем поездка.

Стрельцов разлил кофе. Я вдохнула аромат, смешавшийся с запахами белого хлеба, масла и меда, которые Стеша по моей просьбе принесла к столу. Словно снова оказалась у деда в деревне, когда немудреное лакомство – намазанный маслом и медом ломоть хлеба – казалось вкуснее любого пирожного.

Хотя граф наверняка привык к другому.

– Прошу прощения, что не могу дополнить ваше роскошное угощение чем‑то соответствующим.

– Гостю дорога хозяйская честь, а не достаток. – Он поставил передо мной чашку. – И, поверьте, ваше общество компенсировало бы даже заплесневелый хлеб.

Как‑то так он это сказал, что у меня дрогнули пальцы. Чашечка кофе звякнула о блюдце, но, к счастью, я ее не выронила, разве что поставила на стол чуть резче, чем стоило бы.

Стрельцов будто и не заметил моей неловкости.

– Однако вы напрасно преуменьшаете свое гостеприимство. Это, – он начал намазывать хлеб маслом, – совсем не скромное лакомство. К тому же чистый и настоящий вкус, как сейчас, оттеняет кофе куда лучше замысловатых творений ильинских кондитеров.

– Поверю вам. Иногда для счастья действительно достаточно довольно простых вещей. Вроде отличного кофе или приятной компании.

Кофе или компания были причиной того, что мне захотелось улыбаться, всего лишь от утра, и солнца, и радости жизни? Даже про недосып забыла, хотя кофе так быстро подействовать не мог.

– Умение радоваться самым простым вещам – редкий дар, Глафира Андреевна. Он есть у детей, но, взрослея, мы теряем его. Вы бы хотели вернуться в детство?

– Нет, – вырвалось у меня прежде, чем я успела задуматься.

На его лице отразилось удивление, и я решила объяснить.

– То счастье, о котором мы говорим, – счастье быть живым… вы понимаете, о чем я?

– Лучше, чем вы думаете.

Да, пожалуй, учитывая его прошлое.

– …оно доступно мне и сейчас. И многое из детства я вспоминаю с теплом и благодарностью. Но сейчас я могу сама решать, как мне жить и что делать, а ребенок полностью зависит от воли взрослых.

Я прикусила губу, поняв, что чуть не сболтнула лишнего. Но когда‑то я так и не набралась храбрости спросить – почему мама, разведясь с отцом, забрала мою младшую сестру, а я осталась? Нет, я любила папу, но мама есть мама. Сейчас уже и не спросишь – да и надо ли мне это знать, если подумать?

– Я напомнил вам о чем‑то грустном, простите.

– О родителях, – не стала скрывать я. – Говорят, будто всех детей хорошие родители любят одинаково, но на самом деле – возможно ли это? Впрочем, я никогда не была матерью, так что не мне судить.

– Узнаете, и, думаю, спустя не так уж много времени. – И снова от интонации в его голосе меня бросило в жар. – Моя мать говорила, что дочери, даже выйдя замуж, всегда останутся ее детьми, а мальчики – пушечное мясо.

Я поперхнулась куском хлеба. Услышь я что‑то подобное от своего мужа – не удивилась бы, он не уставал ныть о том, как его никто не любит. Но Стрельцов казался мне… другим, что ли.

Исправник подскочил, деликатно похлопал меня по спине, и я порадовалась, что он не видит моего лица.

А с другой стороны… как можно сказать что‑то подобное собственному ребенку!

Он вернулся на свое место за столом.

– Тетушка же, наоборот, считает, будто сыновья останутся с ней до самой ее смерти, а дочери, выйдя замуж, превратятся в отрезанный ломоть, – негромко и задумчиво продолжал Стрельцов. – Возможно, потому Варенька, при всех ее достоинствах, так отчаянно старается заполучить всеобщее внимание.

Я отпила кофе, надеясь, что чашка скроет выражение моего лица. Нет, это не было жалобами подросшего, но так и не повзрослевшего мальчика. Это было откровенное размышление взрослого мужчины – в ответ на мою откровенность.

– Я понимаю и тетушку, и мою матушку.

Как я ни прислушивалась, не смогла уловить в его тоне горечи или обиды. Значит, и мне стоит придержать те слова, что рвутся наружу.

– Самая достойная участь мужчины – быть воином и защитником. Но это не тот путь, что обещает долголетие… и, наверное, легче запретить себе привязываться сразу, чем потом лишиться куска сердца. Мой отец чудом не умер от удара, когда пришла весть о моей гибели. Ошибочная, как вы понимаете. Да и ваша матушка… простите.

Он не просил ни защиты, ни жалости – да и жалость только оскорбила бы его, разорвала ту тонкую паутину доверия, что начала появляться между нами. Все же знай я заранее, что мои слова заставят его раскрыться настолько сильно, – прикусила бы язык. Но теперь было бы просто нечестным ответить какой‑нибудь банальностью.

– Да, моя матушка, как и ваша тетушка, возлагала все надежды на сына, – сказала я. – Она не пережила потери. И все же, если бы спросили меня, я бы сказала, что, запрещая себе привязываться и любить из страха потерять, – мы теряем сразу. Возможность оставаться живыми, потому что все живое так или иначе чувствует, и только мертвому все равно. Рано или поздно мы потеряем все, вместе с жизнью, но до того момента я предпочту жить. – Я криво улыбнулась, смутившись пафоса собственных слов. – Простите. Не самая подходящая тема для беседы за утренним кофе.

– В ваших словах есть правда, о которой я не задумывался. – Он медленно поставил на блюдце опустевшую чашку. – Но, боюсь, некоторые… привычки слишком глубоко въедаются в разум.

Стрельцов посмотрел на меня и улыбнулся – той светской, ничего не выражающей улыбкой, которая должна была скрыть истинные чувства, до сих пор бушующие в его взгляде. В наступившей тишине стали слышны стук палки и неровные шаги.

– Кузина проснулась. Начинается новый день.

Варенька вошла в столовую. Мне показалось, что она опирается на трость больше для эффекта, чем по необходимости. Но не могут же надорванные связки заживать так быстро? С другой стороны, рана Полкана совершенно исчезла среди густой шерсти и, кажется, вовсе его не беспокоила.

– О, как чудесно пахнет! – воскликнула графиня. – Кир, почему ты молчал, что привез кофе?

– Возможно, чтобы ты в полной мере ощутила все тяготы и лишения деревенской жизни, – ухмыльнулся Стрельцов.

– Не язви, тебе не идет. Ты же прекрасно видишь, как я полюбила деревню. – Стрельцов приподнял бровь, и Варенька вздернула подбородок в ответ. – Здесь каждый день что‑то происходит, а воздух куда чище, чем в любой гостиной. Во всех отношениях.

– Посмотрим, что ты запоешь через неделю.

– Посмотрим. Можно мне кофе?

– Сейчас сварю еще, – кивнул Стрельцов. – Глафира Андреевна, а вам?

– Я бы с удовольствием, – я не стала скрывать сожаления в голосе, – но пчелы не будут ждать, пока я напьюсь кофе и нарадуюсь приятной компании. Я и без того припозднилась сегодня.